— Мама, ну ты сама подумай! Включи логику, а не эмоции! Тебе одной шестьдесят квадратных метров зачем? В футбол играть? — голос Леночки звенел на высоких, истеричных нотах. Она нервно ходила по моей гостиной, цокая каблуками по паркету, который мы с моим покойным мужем, Витей, укладывали тридцать лет назад. Каждый шаг дочери отзывался во мне глухой болью, словно она топтала не дерево, а мою память. — А мы вчетвером в «двушке» толкаемся, как сельди в бочке! — продолжала она, всплескивая руками. — Димка уроки на кухне делает, под шум вытяжки...

Зима в этом году выдалась злая, колючая. Ветер пробирал до костей, швыряя в лицо горсти ледяной крупы. Я едва переставляла ноги, балансируя на обледенелой тропинке, ведущей к родительскому дому. В каждой руке у меня было по два тяжелых пакета: в одном — картошка и молоко, в другом — лекарства и бытовая химия. Ручки пластиковых пакетов больно врезались в ладони, перетягивая пальцы до синевы, но остановиться и передохнуть было нельзя — мороз не щадил. — Осторожнее, ты мне шубу испачкаешь! Куда ты прешь, как танк?! — визгливо крикнула Инга, отскакивая в сугроб...

— Мам, а когда папа придёт? Вероника поправила Соне рюкзак на плечах и нажала кнопку лифта. Четвёртый этаж, панельная девятиэтажка на окраине — они с дочкой возвращались с работы и школы. — Поздно, наверное. Сказал, что на заводе совещание. — Опять? — Соня надула губы. Лифт пришёл. Внутри пахло сигаретами и чем-то кислым. Вероника молча нажала на четвёрку. Соня прижималась к маме, зевая. Лифт дёргался на каждом этаже — старый, скрипучий. Вышли на площадке. Вероника достала ключи, но дверь оказалась не заперта — открылась от лёгкого нажатия...