Когда Марья Семёновна переехала к сыну, дом встретил её холодно — не зимой, не стужей, а чем-то более плотным, липким, неслышимым для посторонних. Воздух в этой квартире всегда казался ей чужим, как будто она вошла не в дом к родным людям, а в место, где её терпят исключительно из обязательств. Сын уверял: «Живи с нами, так будет лучше», но уже в первые дни стало ясно, что это «лучше» — чужой словарь, в котором для неё нет правильных значений. Невестка смотрела на неё так, будто в доме поселился непрошеный гость, нарушивший тщательно выстроенный порядок...

Холодильник выдал пустой металлический стон, когда Лена дёрнула дверь. Как будто он сам ошалел от своей пустоты и не верил, что его снова открыли без нужды. На верхней полке — одинокий огурец, почерневший с краю. На средней — банка с горчицей и чужая тишина. На нижней — лоток от курицы, который пах так, будто в нём кто-то умер. Лена закрыла дверь, прислонилась лбом к холодной поверхности и выдохнула так, будто выдавливала из себя остатки сил. За стеной муж шаркал ногами. Его шаги были тяжёлыми, тянущимися, как у старика...