– Ты чего и правда так любишь мать? – Кирюха поднимался по стене, потирая плечо, – Она ж у тебя алкашка. – Заткнись, а то ещё впаяю, – Леха прятал в карман то, что только что отобрал у Клыка, так называли они Кирюху, здесь почти все были с кличками. В их дворовой компании так было принято. Дрались между собой они редко, но это был особый случай. Клык отобрал у Лехи то, что брать было нельзя.  Недрачливый с виду Леха вдруг обозлился на простую нелепую шутку и превратился в зверька, саданул товарища так, что тот, ударившись о серую стену арочного прохода головой, сполз по ней...

«А я всё ещё притворяюсь, что жив. Всё те же колючки окружают страдалицу. Те же две дурацкие трубы – и обглоданные козами деревья», – записал Корней Чуковский в своём дневнике в сентябре 1936, спустя пять лет после смерти младшей дочери, посетив неприметную могилку на старом Алупкинском кладбище. Железный крест с проплешинами ржавчины и полустёршаяся надпись: «МУРОЧКА ЧУКОВСКАЯ 24/II 1920 – 10/ХI 1931». Здесь навеки упокоилось любимое дитя, «всепонимающий друг мой», как называл Мурочку Чуковский...