Утро в их однокомнатной квартире начиналось одинаково: электрический чайник булькал, как старый самовар на дачном крыльце, кофемолка дробно рыдала в ладони, и за стеной кто-то снова выяснял отношения на голосах — с паузами, как в плохом спектакле. За окном двор скрипел качелями; у соседей на втором этаже плакал младенец — тоненько, с тем отчаянным надрывом, на который тела взрослых уже не способны. Анна прислушалась, положила ложечку рядом с чашкой и произнеса, словно спрашивала у самого воздуха: — Слышишь? Михаил кивнул...

Квартира на улице Чехова досталась Марии от бабушки. Маленькая, но светлая, с кривыми подоконниками и теми самыми деревянными полами, которые скрипели, как старые бабки на лавке. Для неё это было не просто жильё — целый кусок памяти: запах валерьянки, который бабушка лила «для нервов» в кружку с компотом; облупившаяся плитка на кухне, которую бабушка клялась когда-нибудь поменять (и так и не поменяла). Мария берегла квартиру, как последнюю ниточку с теми, кто был рядом в её детстве. И уж точно не собиралась делить её с кем попало...