Соседи, говорят, слышат прежде всего пустоту. В ней звуки становятся точнее, как в морге: шаг — как приговор, шорох — как подпись судмедэксперта. Он вошёл и остановился, не снимая пальто, будто был в гостях у собственной жизни, которая теперь ему не принадлежала. В коридоре висел её шарф — тонкий, лавандовый, пахнущий тем кремом, которым она смазывала младенческие щёки, — и от этого простого запаха его качнуло, как от пароходной волны. — Она ушла, — произнёс он вслух, будто проверял, как звучит приговор...

Дворники с противным скрежетом разрезали мутный поток дождя, а я сидел за рулём, сжимая его так, что побелели костяшки. Казалось, ещё чуть-чуть — и пластик треснет. Дождь барабанил по крыше, как часы, отсчитывающие последние минуты моей прошлой жизни. Сквозь запотевшее стекло я видел уютное кафе «Акцент». Жёлтый свет, мягкие кресла, витрина с пирожными и кофе-машина, выпускающая облака пара. А за одним из столиков — она. Вера. Моя жена. Женщина, с которой я прожил пятнадцать лет. Мать нашей дочери...