— Эй, старик! Ты! Иди сюда, помоги, черт возьми, я тебе заплачу! — хриплый, надтреснутый голос донёсся из-под груды искорёженного металла и пластика, едва слышный сквозь шум осеннего дождя. Лёха замер, сжимая в руке потрёпанный полиэтиленовый пакет, в котором лежало три сыроежки и один маслёнок. Он уже собирался повернуть назад, к своему заброшенному дому на окраине города, где можно было разжечь костёр из хвороста и сварить хоть какую-то похлёбку. Дождь, начавшийся ночью, превратил лесные тропинки в скользкие ручьи грязи, но зато обещал грибной урожай...

Дружба эта началась с тихого всхлипа в холодных сенях. Не с первого слова, не с общей игрушки, а с тёплого, дрожащего комочка жизни, которого Аня коснулась ладонью, затаив дыхание. И с этого мига её детство, суровое и ясное, как северный день, навсегда разделилось на «до» и «после» Климентия. До — была просто девочка. После — стала хранительницей. Холодным утром, когда иней еще серебрился на мохнатых лапах елей, а первый луч солнца только собирался коснуться крыш, в доме Крыловых раздался крик. Не крик испуга или боли, а пронзительный, чистый звук нового дня...