— Да достали обе, сил нет, — с усмешкой жаловался Давид. — Одной поддакиваешь, другой врешь. Такой цирк, ты бы видел… — Да, мам, представляешь… Опять задержалась на своей работе, наплевать ей на меня совершенно. А ужин приготовила — есть невозможно, пришлось втихаря пельмени варить… Ты была права, характер у нее невыносимый. Просто невыносимый… Голос мужа стих, и на несколько секунд в комнате повисло молчание — он слушал. Затем его речь полилась снова, будто и не прерывалась. — Да, мам, я знаю, что ты скажешь...

— Алло, это Марина Дмитриевна Сорокина? Голос в трубке был незнакомым. Низкий, с легкой хрипотцой, спокойный и совершенно невозмутимый. Но для Марины, жившей последние месяцы в состоянии глухой обороны, любой незнакомый голос был сигналом тревоги. — Я слушаю, — ответила она сдержанно, отставляя в сторону лейку. Вечернее солнце мягко золотило ее пионы, но она не замечала красоты. Ее рука инстинктивно сжалась в кулак. — Меня зовут Виктор Семёнович. Я звоню по… деликатному вопросу, касающемуся вашего отца, Анатолия Павловича, и дома в Зеленом Городе...