Читая новый роман Владимира Сорокина «Наследие», я с неизбежностью вспомнил этот фрагмент из Хармса: «Писатель: Я писатель! Читатель: А по-моему, ты говно! Писатель стоит несколько минут, потрясённый этой новой идеей, и падает замертво | его выносят». Я совершенно, не желаю Сорокину, чтоб его вынесли, хотя в романе «Норма», который некогда сделал его популярным, люди поедают именно вот то, о чём говорит «читатель» у Хармса. Напротив, мне Сорокина искренне жаль. Потому что этот человек реально болен...

Те, кто застал Советский Союз, наверное, помнят, что на 80-е годы пришёлся расцвет такого жанра, как «сортирная поэзия». Сейчас уже его не застанешь, а вот во времена генсека Гороха зайти в иное место общего пользования было — как в читальный зал. Конечно, поэзия эта была анонимной. Даже самые изящные её образчики — категорически не подписывались. Писать на стенах туалета было хоть и немудрено, но рискованно. Это вам не в Переделкино нетленки церемонно ваять. Сортирный поэт знал, что его творчество — это адреналин, это акт...