Дождь стучал по заледеневшему стеклу, словно торопился вымыть всю грязь этого холодного ноябрьского вечера. Но грязь, что разлилась тяжелой черной лужицей в душе у Анны, отмыванию не поддавалась. Она стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу, и не могла согреться, пока сзади раздался тихий, испуганный голос: «Мама, а когда папа придет?» Дождь стучал по заледеневшему оконному стеклу, словно торопился вымыть всю грязь этого холодного ноябрьского вечера 1942 года. Но грязь, которая разлилась тяжелой черной лужицей в душе у Анны, отмыванию не поддавалась...

Деревня моей прабабушки была особенным местом. Не из-за резных наличников или широких полей, а из-за её странного и вечного соседа — старого кладбища. Оно было центром, вокруг которого вращалась вся жизнь, потому что куда ни глянь — из любого окна, с любого порога — взгляд упирался в его кресты и ограды, темнеющие на склоне холма. Холм этот был своего рода природной защитой. Во время весенних разливов река никогда не доставала до его вершины, и поэтому хоронить здесь усопших начали очень давно...