Не выходя из Дзена

И все земные разлуки Предстанут перед нами как перекрестье Других путей! Aleksandra Fedorova "Узнавание" Рассекая толпу на перроне, Анна искала его взгляд. Он стоял у вагона, прислонившись к холодному, покрытому инеем борту, и смотрел на нее так, будто пытался запечатлеть в памяти каждую черточку, каждую морщинку, каждую прядь ее седых волос. Не было суеты, не было слез — лишь гнетущая тяжесть предстоящей разлуки. Поезд Москва–Владивосток стал вестником конца, финальным аккордом их общей жизни, растянутым на шесть суток и тысячи километров...

Архивы городского исторического музея пахли пылью и старой бумагой. Этот запах Евгений обожал. Он был еще молодым реставратором, но его талант читать картины, как живые книги, уже успел стать легендой в узких кругах. Его пальцы, тонкие и чуткие, умели возвращать к жизни шедевры, загубленные равнодушием и годами. Работа, которую сегодня предложил ему директор музея, обещала быть очень интересной. Директор поставил на стол небольшой холст в позолоченной, но сильно потертой раме. — Семейная реликвия, Женя...

— Об одном тебя прошу: не заходи в туман! — Антон стоял в дверях и нервно теребил «фенечку» на левой руке. В последнее время все наши разговоры заканчивались примерно так. Я с жалостью посмотрела на него. Высокий, нескладный, черные с голубыми и кислотно-розовыми прядями волосы небрежно уложены руками. В глазах тоска, а под глазами синяки от бессонных ночей, неизменно проводимых за компьютерными играми, которые, видимо, помогали ему заглушить тревогу и страх. Он давно перестал быть сильно разговорчивым, а теперь и вовсе то молчит, то несет эту свою пургу про туман...

В тот дождливый октябрьский вечер, когда я зашел в антикварную лавку «Семь ключей», я искал не сувенир, а убежище. Влажный ветер гнал по мостовой клочья тумана, и холод, казалось, проникал под кожу. Я окоченел и хотел лишь одного - найти укрытие и немного согреться. Лавка приютилась в самом конце Кленового переулка. Ее витрина, заставленная пыльными книгами и причудливыми безделушками, мерцала теплым живым светом. Над крышей вился сизый дым - видно, хозяин топил камин. Колокольчик над дверью прозвенел хрипло, будто спросонок...

Письмо пришло в четверг, в тот самый день, когда небо затянулось свинцовыми тучами, но дождь так и не начался. Конверт был плотный, желтоватый, будто отсыревший, хотя на ощупь оставался сухим. На нем не было ни марки, ни штемпеля, ни адреса — лишь мое имя, выведенное старомодным витиеватым почерком: «Артемию Петрову». Ого! Знает, что я Артемий! А ведь так я записан только в "Свидетельстве о крещении"... А в миру — Артём. Я вскрыл конверт перочинным ножом. Внутри лежал один-единственный лист бумаги, такой же плотный, как конверт, и исписанный тем же аккуратным почерком - буковка к буковке...