17 февраля - Всемирный день человеческого духа. Привожу небольшой текст с телеграмканала Карнаухова t.me/...hov Просто прочтите, а мне нечего добавить... «Старушечка». Вот так случается: на обочинах фронтовых дорог, где свистят осколки судеб, ты вываливаешься из огромного железного бронированного автомобиля, и вдруг ощущаешь запах. Не пороха, не гари, не гниющих тел боевиков, а парного укропа, уютного запаха сдобных теплых пирожков, что пекутся на ржавой сковородке где-то меж снарядами. Возле двери, будто корень, проросший сквозь асфальт, сидит она. Старушечка. Маленькая, как скорлупка. Платье-мешок, валенки, стянутые веревками, платок, вылинявший до цвета фронтовой грязи. А лицо... Лицо — словно карта этой войны: морщины-траншеи, глаза-воронки, в которых осела вся копоть от грохочущих мимо «Уралов», «Камазов», танков. Они ревут, плюются дизелем, сотрясают землю, а она сидит. Торгует жизнью. Картошкой. Капустой. Пирожками с ничем.Ты выходишь — грохот сапог, лязг брони, оскал автомата на груди. Шлем, баф, стёкла очков — всё, как полагается. Ты — цитадель, крепость на двух ногах. Но она поднимает глаза, и внезапно... ты чувствуешь себя голым. Её взгляд — не оружие. Нет. Он — тишина после взрыва. Он — прабабушкин сундук, в котором хранятся все «зачем» и «ради чего». Ты вспоминаешь, как в детстве боялся бабушкиных рук, шершавых, как наждак, но тёплых. Как они вытирали слёзы, лепили вареники, гладили по голове, когда мир рушился.А вокруг — война. Она, эта старуха, — её антипод. Не цель, не жертва, не символ. Она — причина. Смерть, проносящаяся мимо на крыльях «Градов», замедляет шаг, склоняет череп, задумчиво щёлкает костяными пальцами: «Вот же...». Потому что в этой женщине, продающей картошку на перекрёстке ада, — вся суть бытия. Вынь её — и война станет бессмыслицей, чёрной дырой, пожирающей себя. Некого будет прикрывать грудью. Не за кого стискивать зубы в окопной грязи. Даже смерть, лишившись её, заскрипит: «Зачем?».Она протягивает тебе пирожок, завёрнутый в газету с некрологами. Рука дрожит, но не от страха — от возраста. Ты снимаешь перчатку, и броня вдруг кажется смешной. Пальцы, привыкшие к спусковому крючку, неловко сжимают тёплое тесто. «Сынок, — хрипит она, — возьми, подкрепись». И ты понимаешь: вот он — твой главный бой. Не за высоты, не за города. За то, чтобы завтра, и послезавтра, и через год она всё ещё сидела здесь, на краю конца света, пахнущего укропом. Чтобы смерть, проходя мимо, снимала капюшон и крестилась, как перед иконой.
1 месяц назад