Джесси Джеймс | Фантастика

Короткие гудки. Они звучали в трубке долго, прежде чем Галина Петровна опустила руку. Телефон выскользнул из пальцев и упал на стол, рядом с лейкой. Вода из носика пролилась на клеенку, образовав маленькую, расползающуюся лужицу. Она стояла и смотрела на эту лужу. "Она идет..." Страх в голосе Светы был животным. Это был не испуг обиженного ребенка, а ужас жертвы, запертой в клетке. Галина Петровна медленно, как во сне, пошла в комнату. Села на диван. Ее «стоицизм», который она так усердно выстраивала эти восемь месяцев, рассыпался...

Я смотрела на них. На своего сына, чье лицо было полно «рациональной» заботы, и на нее, Катю, притаившуюся у дверного косяка. Ее поза была идеальной. Она не была ни агрессором, ни жертвой. Она была просто… тенью. Поддерживающей тенью своего мужа, который пришел «осчастливить» мать. — Мам, ты просто не подумала, — Вадим сделал шаг ко мне. Он снова пытался быть мягким, «взрослым» в этой ситуации. — Это же элементарная математика. На деньги от этого дома мы все будем в плюсе. — В «плюсе», — повторила я, как эхо...

Визит Андрея Николаевича выбил у меня почву из-под ног. Первые дни после его ухода я жила как в тумане. Я вздрагивала от каждого звонка с незнакомого номера. Я трижды проверила замки на своей съемной квартире. Каждый раз, выходя из издательства, я осматривала улицу, ища в толпе знакомую, презирающую фигуру. Угроза была невидимой, и от этого становилась только страшнее. Алевтина Сергеевна, лишившаяся всего, была как загнанный зверь. А я, по ее логике, была тем охотником, который отнял у нее последнее — ее сына...

Уже неделю Елена Сергеевна жила одна. Квартира пахла краской после генеральной уборки. Запаха чужого парфюма больше не было. Она методично разбирала ящики стола в гостиной, куда Света свалила остатки их "бизнеса" — какие-то брошюры, пустые папки. На самом дне, завалившийся за стенку, лежал знакомый белый пузырек. «Витамины. Для тонуса». Елена Сергеевна вытащила его. Она уже видела его на даче. Света оставила его, когда торопливо собирала вещи. Она повертела его в руках. «Для тонуса». Что-то в памяти, какая-то заноза, не давала ей покоя...

Лидия Петровна сидела перед монитором, который одолжила у соседей. Экран светил ей в лицо, выхватывая из полумрака комнаты ее растерянное лицо и пылинки, кружащиеся в воздухе. Телефон молчал. Это было хуже, чем запах чужого парфюма. Хуже, чем тарелки на ее швейной машинке. Телефоны клиентов, которые отменяли заказы. Имена, которые она знала годами, теперь звучали чуждо и холодно. «Лидочка, я пока повременю». «Я требую вернуть задаток!» «Вы меня так подвели...» Она снова и снова перечитывала пост «Svetlaya_YA»...

Я не помню, как закрылась за ними дверь. Я просто стояла посреди комнаты. На столе, рядом с нетронутыми закусками, лежала эта омерзительная пачка. Доказательство моего "безумия". Вера и Люда ушли, неловко бормоча что-то о том, что им пора. Они не просто ушли. Они сбежали. Я смотрела на эту пачку, и комната медленно плыла перед глазами. Я не плакала. Слезы кончились. Я осталась одна. В разгромленной квартире, с растоптанной репутацией. Света не просто отняла у меня внуков и сына. Она отняла у меня мое прошлое, моих подруг...

Лена смотрела на письмо из банка, и земля уходила из-под ног. Пять миллионов рублей. Кредит под залог ее квартиры. Ее добрачной, ее единственной квартиры. Подпись на договоре, приложенном к уведомлению, была почти идеальной. «Е. А. Ростова». Каллиграфический, уверенный росчерк. Тот самый росчерк, которым Катя, ее сестра, подписывалась в журнале у курьера, когда Лена сломала руку. «Давай я, у тебя почерк все равно будет корявый», — смеялась она тогда. В ушах зашумело. Это был уже не просто бытовой ад, не измена...

Гудки в трубке звучали оглушительно. Секунда. Две. Пять. — Слушаю, — ровный, спокойный голос Аркадия Львовича. — Аркадий... — мой голос сорвался. — Это Лиза. У меня... у меня беда. Они забрали Машу. — Что?! — в голосе врача появился металл. — Кто забрал? Когда? — Вадим и Катя. Только что. Они избили ее... — я всхлипнула, — ...они везут ее сюда. С нотариусом. Они хотят расторгнуть договор. Аркадий, они ее убьют... — Лиза, успокойся! — приказал он. — Я тебя не узнаю. Ты сильная. Соберись. Адрес. Я назвала адрес...

Телефон вибрировал на кухонном столе, настойчиво, пронзительно. «Маша». Лидия Петровна смотрела на экран. Она видела буквы, но не могла сложить их в имя. Ее мир сузился до белого картонного прямоугольника у нее на ладони. Адрес. Имя. «Анастасия Ветрова, психолог». Она не освободила сына. Она просто передала его другой женщине. Звонок оборвался и тут же начался снова. Она поднесла трубку к уху дрожащей левой рукой. — Да, Маша. — Мам! Ты чего не отвечаешь? Я уже волноваться начала. Все в порядке? Рука не болит? Лидия Петровна посмотрела на свою правую руку...

Машина Марины стояла у вокзала в Нижнем Новгороде. Люди с чемоданами проходили мимо, спешили, жили своими жизнями. А наша жизнь остановилась. Марина смотрела на последнюю строчку в бухгалтерской книге. — Брат… — прошептала она. — Значит… все это… мы… были просто… — Браком производства, — закончила я, захлопывая книгу. Звук был глухим, окончательным. — Побочными активами. Мы молчали. Ольга, за которой мы приехали, была забыта. Все остальные — Надя, Ирина, Кира — отошли на второй план. Он победил. Наш отец, Вадим, этот тихий, педантичный инженер, всех переиграл...

Двадцать лет. Двадцать лет я строила свою жизнь на фундаменте из обиды и денег, которые он оставил. Я презирала его, презирала эти деньги и одновременно пользовалась ими, как наркоман, ненавидящий свою зависимость. И вот он сидит здесь. Андрей Руднев. Мой отец. Он не выглядел на свои шестьдесят. Жесткие седые волосы, идеально постриженные. Дорогой джемпер, который сидел на нем как броня. И те же глаза, что я каждое утро видела в зеркале — холодные, серые, анализирующие. — Здравствуй, Катя, — повторил он, отпивая из бокала...

Холод. Первое, что она почувствовала — это холод. Он шел снизу, от пола, пробираясь сквозь пальто. Второе — боль. Тупая, ноющая боль в затылке и острая, жгучая в руке, там, где была игла. Третье — запах. Сырая земля, плесень и тот самый, уже ненавистный, резкий цитрусовый парфюм. Галина Сергеевна открыла глаза. Тусклый свет. Голая лампочка болталась под низким потолком. Она лежала на чем-то вроде грязного тюфяка в углу. Подвал. Она села, и голова тут же отозвалась приступом дурноты. Ее руки были свободны...