Дарья Кузнецова - философия для души

Вспоминаю, как в детстве приезжала к бабушке в ее старенькую, но невероятно уютную квартиру. В большой комнате, которую называли «залом», лежал удивительной красоты паркет — елочкой, из темного и светлого дерева. И этот паркет был бабушкиной гордостью и ее тихой мукой. Раз в месяц она натирала его до зеркального блеска специальной мастикой, запах которой до сих пор стоит у меня в памяти. А после этого… по нему нельзя было ходить. Мы, дети, должны были пробираться вдоль стеночки или надевать специальные войлочные тапочки, которые не оставляли следов...

Недавно я стала свидетелем такой сцены... В тихом дворе старого дома жила женщина по имени Анна. Каждый день соседи проходили через ее участок, топтали клумбы с цветами, а она молчала — боялась обидеть. Но однажды... она просто поставила аккуратный деревянный заборчик. Не кричала, не спорила — всего-то несколько досочек, и сад расцвел заново. А те, кто привык шастать, научились обходить стороной. Этот заборчик... стал для меня настоящей притчей. Простая вещь, осязаемая, как хлеб на столе. Он не колол, не ранил — просто обозначил: здесь мой дом, мой покой...

Помню, как одна моя знакомая рассказывала историю... Было ей тогда лет двадцать пять, и жизнь будто рассыпалась на осколки. Работа потеряна, любимый ушёл, и казалось — всё, конец. Она сидела в кафе, уткнувшись в чашку остывшего чая, когда к столику подошла пожилая женщина. Обычная бабушка с добрым лицом. Села рядом и заговорила... Не помню уже всех её слов, но суть была такая: «Милая, всё пройдёт. И это пройдёт». Простые слова, правда? А моя знакомая говорит — будто крылья за спиной выросли. Вышла из того кафе другим человеком...

Сегодня мне хочется поговорить с вами об одном очень тонком, едва уловимом, но мучительном состоянии. О моменте, когда жизнь словно застывает на паузе. Мы поговорим о мужчинах, которые находятся рядом, но никак не могут сделать тот самый, главный шаг. И о нас, женщинах, которые замирают в ожидании этого шага. История об одной покупке Вспомнилась мне одна история. Была у меня знакомая, назовем её Верой. Работала она в небольшом уютном магазинчике антиквариата. Вещи там были с историей, с душой. И повадился к ним ходить один мужчина...

Помню, было это в давние времена, когда мы с мамой ходили на большой городской рынок за овощами. Была у нас соседка, тетя Валя — женщина удивительной, какой-то внутренней светлости. Жизнь ее не баловала, но она всегда ходила с легкой полуулыбкой, будто знала секрет, недоступный другим. И вот стоим мы в очереди за помидорами. Жара, толчея, все на взводе. Перед нами — грузная, потная женщина, которая уже успела обругать продавца, толкнуть парня с тележкой и теперь искала новую жертву. Она резко разворачивается и наступает тете Вале на ногу...

Сегодня я хочу поговорить с вами о совете, который мы слышим так часто, что он уже набил оскомину — «просто будь собой». Звучит ведь красиво, не так ли? Легко, свободно, будто с плеч падает тяжелый груз чужих ожиданий. Но я, прожив уже немало лет и повидав всякое, скажу вам — это один из самых лукавых советов, который только можно дать. Заброшенный сад Помню, в моем детстве по соседству было два дома. В одном жила аккуратная старушка, чей палисадник с ранней весны до поздней осени благоухал. Каждый цветок был на своем месте, дорожки чисто выметены, ни одного сорняка...

Помню, жила у нас в дачном поселке одна женщина — Елена Сергеевна. Тихая такая, интеллигентная, всю жизнь проработала в библиотеке. И был у нее сын, великовозрастный уже, за тридцать, который привык, что мамин дом — это его личная гостиница. Приезжал, когда хотел, привозил шумные компании, опустошал холодильник и уезжал, оставляя горы немытой посуды и запах дешевого табака. Елена Сергеевна вздыхала, пила валерьянку, но молчала. «Ну как же, родная кровь», — говорила она мне через забор, вытирая слезы фартуком...

Знаете, есть у меня одна знакомая, назовем ее Вера. Женщина она чудесная, но, как это часто бывает у нас, русских женщин, взвалившая на себя ношу, которую и трое мужиков не потянут. Дом, работа, двое детей-подростков, пожилая мама... И вот однажды пришла она ко мне, села на кухне и молчит. Вижу — глаз потухший, плечи опущены, будто небо на них держит. — Даш, — говорит, — не могу больше. Всё какое-то серое. Жизнь серая, дети серые, муж серый. Вроде и не происходит ничего плохого, а радости нет. Будто в подвале живу...

Помню, было это в давние времена, когда мы с родителями каждое лето проводили на большой реке. У нас был сосед, дядя Миша — мастер на все руки, но с одной странностью. Была у него старая, рассохшаяся лодка. Все вокруг говорили: «Михаил, оставь ты ее, она свое отжила, опасно на такой выходить». А он все латал ее, смолил, забивал новые доски поверх гнилых. И каждый раз, когда он отплывал от берега, мы с замиранием сердца следили — вернется ли? Однажды он взял с собой племянника. На середине реки лодка все-таки дала течь, да такую, что никаким черпаком не управишься...

Недавно, перебирая старые вещи в загородном доме, я наткнулась на увесистую связку ключей. Знаете, таких, еще советских, с причудливыми головками и сложными бородками. Они остались от прежних хозяев, и я много раз порывалась их выбросить — ну зачем хранить этот бесполезный металлолом? Но муж всякий раз останавливал: «Пусть полежат. Мало ли…». И вот, разбирая пыльный сундук на чердаке, мы обнаружили, что он заперт на крошечный, вросший в дерево замок. И что вы думаете? Один из тех самых «бесполезных» ключей подошел идеально...

Помню, была у меня в детстве соседка, тетя Валя. Удивительная женщина — руки золотые, дома чистота такая, что хоть с пола ешь, а на антресолях у нее хранились настоящие сокровища. Там, в шуршащей бумаге, лежали отрезы нарядного ситца, коробки с чешским хрусталем и, главное, пуховое одеяло невероятной красоты — небесно-голубое, атласное. Мы с мамой иногда заходили к ней на чай, и чай этот мы пили из кружек с отбитыми ручками, сидя на продавленном диване, накрытом старым пледом. — Тетя Валь, а чего ты новое одеяло не достанешь? — спрашивала я, болтая ногами...

Восьмой час вечера. За окном — ноябрьская хмарь, та самая, когда фонари кажутся размытыми пятнами акварели на мокрой бумаге. Я сижу в своем любимом кресле, укутавшись в плед, и думаю о природе человеческого терпения. Не того светлого терпения, что «труд всё перетрут», а того темного, липкого, которое заставляет нас годами носить неудобную обувь или жить с нелюбимыми людьми. Помню, в нашем старом доме, еще в девяностые, жил сосед, дядя Миша. Человек он был добрый, но какой-то... пришибленный жизнью...