Ацкийрифмоплёт

У кого-то Рождество это про подарки.  С событийным тождество,  мечт пустых огарки. А Спаситель ни при чём...  это только "сказка".  Глядь стоит уж за плечом...  смерть с зубовным лязгом.  Ешь же, пей и веселись ученик макабра.  По чуть-чуть уходит жизнь,  вслед ей смейся храбро.  Ничего-то за душой,  праздностью болезный...

Мело, мело по всей Москве, крошило белым.  Закидывая голый сквер... да в этом ль дело? К концу клонился старый год,  чтоб стать прошедшим.  И не страшила слякоть вод по скверу шедших.  Пусть настроение не "ок",  что станет "оки".  Сложившись в стих, усильем строк,  без проволоки.  Без ржи завистливых идей,  внутри кипящих.  Тот дух предновогодних дней -  стань настоящим!  Затеплись искрой изнутри,  добро несущей...

Они служили где и как могли.  То Мельпомене горькой, то Эвтерпе.  И ворошил затейник- виночерпий сердец их жаркие углИ.  Завидовать читатель не спеши, напиток Бахуса... не более, чем смазка,  промежду оболочки, с мерным лязгом,  что трётся о бессмертие души.  О безразличие, как...

Нас проводят в зимнюю сказку две ваваки (как будто бы хаски).  Хвост их сильный шикарно-пушист,  вязью буквиц ложится на лист.  И грустит от чего-то хозяйка (патамушта не хаски, но лайка). Я ей лайк без...

А счастье... это состояние. Оно то есть, то вовсе нет.  Несчастье... это расстояния,  и боль молчания в ответ. Как не крути, но люди странные,  страшатся что-то потерять.  Сердца сокрывши за экранами,  суть кукле восковой под стать...

Белое это чёрное, чёрное это красное. Теплое жмётся кутаясь, Мечется наугад. Верное слово твёрдое, твёрдое... очень колкое. Колкое слишком хрупкое. Крошево на руках. Вязью чернил бумажною, важное расплескается. В памяти много всякого - Матрица беглых строк. "Не подходи, окрашено!" Слышишь? Она кусается! Злая собака Павлова щерится на восход...

То соль, то греча, то икра, то чай, то хлеб, то водка...  Валютных курсов чехарда.  Фронтов погодных сводки.  Но вешать нос свой не спеши,  здесь не в цене, как прежде -  та боль инфляции души и дефицит надежды...

Мой тренер по гребле - чугунный топор. С ним терни припятствий не вижу в упор.  Из множества планок не взяв ни одну,  вверх воздух пуская - спускаюсь ко дну. И там на заброшенном, илистом дне приходит познание смерти извне. Откуда-то сверху, сквозь мнительность пор,  надежд на грядущее пафосный вздор...

Я в чьём-то сердце, в чьей-то голове.  Себя самим собой распополамлен.  Надежда переплавит прагмы камень,  не перестав сиянием извне.  Прогорклых буден будущность легка.  Лучом рассветным в точке преломленья.  Живой, дыша всего одним мгновеньем,  ломаю снова Ваньку-дурака.  И в омуте моём живы ещё ни щуки, ни каденции, ни черти -  но проблески вселенской круговерти.  Что между прочим даже хорошо.  Листом опавшим славлю бытиё.  Вперёд наверно зная - стану прелью...

В горсть две капсулы пустырника, в кружку мятный кипяток. Впечатлительность обширная,  желчи - "ок" и флегма - "ок". На спирту раствор меняющий привкус прагмы бытия. Что конечно вдохновляюще ржой иначит нутрь меня. Хладных мух накрыло крошево,  убеляя плоть земли.  В нём таится нехорошее.  И скребётся, и болит...

И ракурс выбран хорошо, и нужный свет. Того, что видилось душой - в предмете нет. Портрет случился некрасив и сух, и груб. Той кривизной , на ноте "си", спесивых губ. Где вздернут к верху тонкий нос, как острый нож. И рыжина её волос внушала ложь. Изгиб скучающей спины криклив и наг, при свете убыли луны слегка обмяк...