Сказки Деда Митяя

Сидит дед Митяй за старым дубовым столом, на столе самовар пыхтит, паром в потолок упирается, да мёд с травами в чашке кружится. А вокруг стола внуки расселись — глаза горят, уши насторожили. — Ну, деда, — просит младший, Ваня, — расскажи нам ещё сказку. Только такую, чтобы страшную да про казака храброго. Дед Митяй усмехнулся в бороду, поправил крест на груди и начал: — Ну, коли просите, слушайте. Было это давно, когда чуб у меня ещё не седой был, а шашка не на стене висела, а при боку болталась...

Гутарят в станице, чё было это по Зеленым святкам, когда трава в венках ещё по берегам плавала, а в воздухе стоял запах мокрого ивняка да парного сена. Дед Митяй, тогда ещё не дед, а казак в силе — с чуприной, чё воробьи стороной облетают, да взглядом, каким коня на скаку остановишь, — пошёл к Сухому Яру. Там место такое, где речка тихая, да не простая, вода в ней зеркальная, а под ней, гутарят, и не вода вовсе, а память старая. Шли в народе слухи, чё в том яру русалка завелась. Да не та, чё гребешком...

Гутарят старики, что было это давненько, как дед Митяй ещё не был дедом, а жил на хуторе — чуб да ус в стороны, да взгляд лукавый. Там и случилось. Был у него самовар — медный, пузатый, с ручками, как у дверей в церкву. С виду обычный, да только как закипит — гудит, как бык разъярённый. А бывало, и сам по себе начинал пыхтеть... Как-то раз, на Покров, Митяй решил чайку попить. Налил воду, травки бросил — зверобой, душицу, чабрец. Разжёг угли… И тут — пых!, как даст пар, аж ставни затряслись! — Эт чё за номер? — буркнул казак...

Как дед Митяй с ночницей свидание имел А был тогда Митяй не дед, а казак молодой, норовистый, с чубиной, чё ворон сам сторонился — больно лихой. Лето стояла жаркое, степь пылала, а девки — так и норовили в тень под дулину, да глазом на казаков покосить. Только Митяю та охота не мила была — он за нечистью ходил. Да-да, не ради гульбы, а ради дела. Слыхали, значится, старики, чё в болоте за Ольховым яром завелась нечистая девка — ночница. Казаков сманивает, песенками дурит, да как уведёт в трясину — ищи их потом, хоть с кочетами, хоть с попом...

Прошло с той поры несколько лет. Дон снова стал тихим да ласковым, как дедова песня под вечер. Рыба пошла, утки на гнездовья вернулись, а станица — зажила спокойно, мирно. Люди берег берегли, не мусорили, песни по вечерам пели — как встарь. Но однажды весной, когда только-только лёд сошёл, да почки на ивах лопнули, случилось опять нечто странное. Начал баркас Митяя сам по ночам раскачиваться. Не ветер — штиль стоял, не вода — тихая. А всё равно поскрипывает, будто зовёт. Дед Митяй просыпается, глаза щурит, а на сердце тревога: — Эх, чувствую, неспроста это...

Жил-был, не в сказке сказано, не пером описано, дед казак по имени Митяй. Жил он в станице, что на самом берегу Дона-батюшки. Был он высокий, плечистый, а борода — бела, как иней по утру, чуть не до пояса спускалась. Гутарили люди: Дед Митяй Дон знал лучше, чем свою ладонь. Где рыба водится, где перекат шумит, где яма прячется — всё ему ведомо. И ветер донской был ему не враг, а товарищ. Как зашумит над водой, дед только усмехнётся: — Здорово, братец. Опять шалишь? Митяй был человек мудрый да добрый...