1994 год, Москва. Пятиэтажка в спальном районе, обычный такой дом с ужасной планировкой. Ну такой, где комнат три, одна из них проходная, а две остальные по форме напоминают вагон трамвая - вся мебель стоит вдоль стен и только посередине есть место, что бы передвигаться, от кровати к шкафу, от шкафа к двери. Стенка румынская, платяные шкафы огромные в форме гробов, так и называю их "шкаф-гроб". К слову, дед там ружья хранил. Говорят, охотился в молодости. Кухня, боже, кухня. Она достойна отдельной истории! Эти советские кухни, где нельзя находиться более чем вдвоем. Иначе все просто трутся жопами друг о друга, потому что места критически мало. Опять эти шкафы, а-ля заграничные, трупного светло-зеленого цвета и фартук, из белых квадратиков кафеля, напоминает больницы, в которых прошло много дней моего детства. Мне 3 года. Я сижу на этой кухне в платье, сшитом для меня мамой из остатков платья какой то тетки. У меня короткие волосы и обиженное лицо. В тот период жизни почему то обида ощущалась постоянно, на все. А уж на борщ, который меня заставляли есть - обида была основательная. Сижу, ковыряю капусту в тарелке. Нарочно плюхаю ложкой посильнее по ненавистному супу. Красные брызги разлетаются прямо на белый кафельный фартук. По подбородку течет борщ, капает на платье. За окном зима. Внутри ощущалась безысходность. Все окружающее казалось враждебным, а зима - бесконечной.
3 года назад