Сильнее страха

Глава 5. Мама, всегда она. Мы многое пережили: ужас жизни с отцом, бедность, голод, переезд, становление, успех, неудачи, расставание, непонимание, обиды. И вот, мне 34, я общаюсь с ней, хоть и не люблю ее. Мы нашли подход друг к другу: поменьше визитов, поменьше звонков. Но каждый раз в телефонную трубку я слышу "солнышко" или "доченька", а еще хуже, если она говорит, что любит. Ну нельзя, нельзя так: перечеркнуть то, что она выгнала нас из дома в никуда, перечеркнуть то, что она променяла нас на незнакомого мужика, вместе с которым она заняла нашу спальню. А сколько испорченных дней рождений, несправедливые обвинения. Она стыдилась нас перед друзьями, боялась, что мы ее опозорим каким-нибудь неправильным действием. Как все поменялось... теперь она намазывает на волосы пену от чая, потому что это к деньгам, и делает это даже в ресторанах. Я не стыжусь, скорее внутренне злорадствую. Эти очерки я завела в терапевтических целях для самой себя. Записывая сегодня свои чувства я вдруг поняла, что не сепарировалась от нее. Иначе, меня бы уже давно не злило прошлое. Для сравнения возьмем моего бывшего: мне кажется, он делал какие-то дурные вещи по отношению ко мне, но меня это уже давно не заботит. А вот дурные вещи от мамы, сделанные десятилетия назад - все еще тригерят. Я срочно нуждаюсь в сепарации. Я теперь это поняла.

Глава 4. Я. Может быть это немного рано, и уж точно нарушает последовательность повествования, но все-равно хочу поделиться кое-чем о себе. Обычно все нормально, но только не по вечерам. Вечером, на смену бурным событиям дня, приходит огромная пустота, с которой я боюсь остаться наедине. И чтобы не встречать эту пустоту, я ем. Ем и смотрю очередной сериал. Пустота отступает, но завтра вернется снова. Случалось ли вам встречать свою пустоту и страшно ли это? Когда-нибудь я решусь. Мне надо решиться. Обязательно надо. Мой незримый читатель, спасибо, что ты со мной. Хочу уверить тебя, что мои записки - это не попытка найти сочувствие. Ох, совсем нет. Я нахожусь на каком-то невероятно сложном и интересном пути преодоления внутренних демонов. И я точно знаю, что я не одна такая в мире. Нас много, печальных женщин в поиске себя. Я обнимаю вас, и чувствую как вы обнимаете меня. Хотелось бы сказать, что все будет хорошо, но честно, я не знаю. Знаю одно: если прилагать некоторые усилия, то потенциальное "хорошо" становится более вероятным. Чего я нам и желаю.

Глава 3. Папа. Он любил нас с сестрой, ровно настолько, насколько позволяла его перевернутая наркотиками и алкоголем сущность. Я вообще помню его мало, но какие-то вещи очень ярко всплывают в памяти: - вот он с друзьями посреди ночи затаскивает в квартиру огроменное коричневое пианино. По бокам пианино предполагались канделябры, но из кто-то выдернул, оставив только черные дыры в корпусе. - вот он готовит рагу из кролика, и это единственный раз, когда я помню его готовящим. - вот я вижу исписанное помадой зеркало, где он адресует маме послание про ее измены (явно надуманные им). Зрелище не из приятных, особенно учитывая, что он в своем "письме" назвал ее с***й. Надо сказать, к зеркалам я до сих пор отношусь с некой опаской. - вот он везет нас на машине, и я чувствую себя совершенно счастливой. - вот он режет себе вены и брызги остаются на обоях. Я помню запах его перегара. Видимо, я чувствовала его так часто, что мне его никогда не забыть. Уже во взрослой жизни я сознательно и бессознательно избегаю людей, склонных выпить чуть больше, чем мне кажется нормальным. Каждый раз, покупая бутылку вина домой без повода я внутренне проверяю себя на зависимость. Проверяю себя и с опаской поглядываю на сестру, чем ее жутко раздажаю. И нет, у нас нет зависимости.

Глава 2. Мама (часть 2) Любимые фразы мамы в отношении нас с сестрой: - Закрой рот, - Тебя никто не спрашивал. Только сейчас я могу оценить эффект, который эти фразы оказали на всю мою жизнь. Мне 7. Я во втором классе. Учительница строго спрашивает: "Кто научил тебя ставить завитушку над прописной буквой Т?". Я молчу. Она говорит: "Понабрались непонятно где, так больше не делай". Я молча стою около ее стола, а сзади меня висит алфавит, в котором над буквой Т завитушка. Мне 15. Мой первый поцелуй. Его звали Юра. И поцеловал он меня в подъезде около нашей двери. Эйфория. Гормоны. Счастье. На следующий день он говорит: "Я хочу тебе предложить, чтобы ты встречалась с Аскаром". Внутри меня ураган несправедливости. Вслух я безразлично говорю: "Да, мне без разницы". Мне 19. Моя первая настоящая работа. Начальник попросил сыграть что-нибудь на фортепиано во время поздравления его с днем рождения. Я принесла синтезатор, подготовила "Хэппи бездей" и "Ветер перемен". После официальной части, коллега подходит к другой коллеге, которая сидит за соседним столом и говорит "Ну и тоскливая песня". Я слышу. Она знает, что я слышу. Я молчу. Мне 31. Я только что узнала, что мой парень оказался женат. Я сижу с ним в ресторане и спокойно говорю: "Как же так?". Не кричу, не бью посуду, не пытаюсь отрезать обманщику яйца. Страдаю тихо, внутри, ищу причину в себе. - Закрой рот. - Нет, не закрою. Я выбираю говорить. Я буду говорить. Я имею право говорить. Всегда, где надо отстоять себя.

Глава 1. Мама. Мне 34, и все хорошо. Мне 34, и на поверхности все хорошо, хотя и в душе необъяснимо скребут кошки. А вообще, вполне объяснимо. Первое, что я помню о себе - страх, что я не успеваю идти за мамой, и уверенность, что она меня оставит, бросит, уйдёт без меня. Откуда взялась такая уверенность у еле топающего малыша? И как так вышло, что это чувство стало пророческим, хотя и много позже. Чувство возможного предательства заменило другое чувство (или даже знание): «она меня не любит». Почему? Потому что била. Била за просто так. Брала то, что мы называли хлопушкой, и лупила до волдырей, оставляя узор пылевыбивалки на теле маленьких детей. Мне было лет 5-7, сестре на 3 года меньше. Я до сих пор не могу вспомнить, чем же мы хоть раз провинились. Лет 20 спустя она будет просить прощения, но это, знаете ли, ничего не изменит. Страх. Страшно было и нам, и ей. Ей-то всего 18 было, когда она очень неудачно вышла замуж «по-залету» мной. Я помню какие-то жуткие вещи: летящие в окно первого этажа кирпичи, потому что она не пускала его пьяного домой, и мы с мамой прячущиеся под кроватью, чтобы осколками не задело. Помню, что мы бежали ночью, а он бежал за нами, и мы прятались в каком-то подъезде. Помню, как он бил ее в закрытой ванной, а я стучалась к ним, в надежде ее спасти. Я даже могу ее понять: ее жизнь была тем ещё адом, и сорваться было можно только на нас. ’Все в папашу’ - вердикт на многие многие годы. Один из многих вердиктов, которые сейчас я обсуждаю с психологом.