Анна Авдеева

Снова брать мне его пришлось, когда он бузу в приказе затеял. Что с ним нынче, не ведаю. Казнили, видать. А больше я таких, как он, и не встречал на Москве. И скажу тебе прямо: не по нраву мне это, не по нутру. Когда в царских палатах кривда, когда люди приказные да воинские лестью да наветом, а не верной службой выдвигаются, не будет от того добра. – Но ведь ты‐то на Москве служил, – заметил Крапивин. – Служил, – хохотнул Федор. – Потому как я до того двадцать лет в ратях бился. А кто из тех сынков опричных да детей боярских знал, как караулы в крепости ставить? Они‐то только девок портить умеют. Хорошо хоть нашелся один, додумал меня в стражу забрать. Всё секреты у меня выпытывал, а нынче решил, что научился уж всему, и меня подальше отослать изготовился. Мешал я ему, потому как ведаю ратное дело более, чем он. Так бумага уже была, чтобы меня на свейскую границу в Орешек‐крепость отослать. Не объявился бы у порубежья... – он запнулся, – самозванец, гнил бы я уже в болотах на Нево‐реке. Не будет порядка в нашем государстве, доколе на престол природный государь не сядет. А как сядет, так мужей храбрых да мудрых привечать станет, а льстивых наветчиков от себя отдалит. – Так может, государя по уму и отваге избирать надобно, а не по роду? – заметил Крапивин. – Государь над прочим православным людом стоит и кого карать, а кого миловать избирает, – строго посмотрел на него Федор. – Так и Господь над государем стоит и кому на царстве быть решает. И то не людской промысел, а Божий.

– Так Иван Четвертый сам, говоришь, знатных воевод истребил, – возразил Крапивин. – Природным ведь царем был. – Так, видно, чары колдовские на него кто навел, – огрызнулся Федор, – али Господь за грехи нас через него покарал. Уж не знаю, за что такая напасть на Русь, что холопья душа в палатах боярских да в приказах государевых поселилась. Только одного человека я помню кто удаль молодецкую на Москве показал. Да и тот, как ты, из Сибири. Мы тогда палаты боярина Романова брали, а он среди боярских людей был. Сховался он от нас, а когда двое из моих с сенной девкой озорничать стали, из хорона‐то вышел да с саблей на них пошел. Знал ведь, что на верную смерть идет. Да стрельцы мои от него побежали. Не потому утекли, что он в сабельном бою искуснее был, а потому, что силою духа он их превзошел. Великая это вещь, сила духа, в бою – главная. Я не стал убивать его тогда. Его потом царь миловал да в приказные люди произвел. Я когда про это узнал, сразу понял: пропал парень. К себе бы я его взял, среди приказных ему не место. Прям он духом, а в приказах людишки‐то все с душонками лисьими. Знал, не простят они ему прямоты. Как в воду глядел.

– Будь на твоем месте другой, – сухо заметил он, – били бы тебя уже батогами. И впредь укороти язык. Негоже простым воям на людях дела царей и бояр обсуждать. Но нынче я тебе скажу. Скажу, как сам мыслю. Сильны они каждый в своем. Но на их силу у нас своя сила есть. Ляхи и татары, положим, в конной атаке сильны. Так на то у нас строй и залп есть. Шведы огненным боем сильны, так мы их в сече взять завсегда можем. Духом воинским мы никому не уступаем. Только знаю я один обычай у ляхов. Ежели гетман в битве неумело рать повел, не водить ему больше войска. У татар, ежели мурза дурь на ратном поле показал, удавит его хан. Ежели свейский полководец дураком себя проявит, так король его из армии изгонит, а может, и казнит. Воевод в этих царствах по умению их и разуму назначают. А у нас по родовитости. Ты‐то в Сибири воевал. У вас в атаманы тех, кто поспособнее, выкликали. А здесь, ежели еще при Иване Третьем кто из Мстиславских в каком походе верховным воеводой был, а кто из Басмановых при нем воеводой правого или левого крыла, так и нынче не бывать никому из Басмановых начальствующим над Мстиславскими. И будь нынешний правнук Мстиславского дурак дураком, а Басманов воеводой от бога, рать поведет Мстиславский. По обычаю так. Вот и бывает, что их воевода нашего проворнее да сметливее оказывается. А про Ливонскую войну, ежели знать хочешь, там и иная причина была. Грозен был царь Иван.