владислав афанасьев

Послушай, Ампаро! — говорит Ибаньес. — Если отнестись к тому, что ты изрекла, как к парадоксу, то звучит недурно… Но ты явно перегнула палку! Что касается меня, то, будь я свободен, я отправился бы первым делом на какую-нибудь выставку, а не в рабочий клуб — именно так, никак не наоборот.    — Ты сам прекрасно понимаешь, что я правду сказала. Готова биться об заклад: обходя клиентов, ты не раз и не два заглядывал в бары с девочками.    — К счастью, мой маршрут, как правило, ограничивается городом, так что мимо этих придорожных заведений мне даже проезжать не доводилось, эти Сцилла и Харибда…    — Она права, Хинес? — спрашивает Мария...

Ты смотри поосторожней, чтобы тебя не услышали эти, с пышными задницами, вряд ли они рассуждают более здраво, чем Рафа, особенно если кто-то вздумает насмехаться над их святынями.    — Да-да, разумеется! Я смеюсь над Рафой только потому, что он оказался рядом, — это самый близкий для меня случай столь откровенной нетерпимости.    Хинес и Ибаньес с небольшими остановками приближаются к трем женщинам, беседующим у дальнего края стола, Марии, Кове и Ампаро.    — То, что ты сказал про Марию… ты выдумал, да? — спрашивает Хинес, снова останавливаясь.    — Ну конечно! Надо же было как-то избавить тебя от нашего общего друга...

Хинес ограничивается тем, что слушает и часто кивает головой, а иногда, в самые напряженные моменты, даже издает какой-то звук носом, при этом на губах его появляется намек на восхищенную улыбку, которую, если не слишком придирчиво разбираться, можно истолковать как «черт возьми!», или «ну ты даешь!», или «никогда бы не поверил!». Но, по сути, он занимает безусловно пассивную позицию, практически не участвуя в беседе. И Рафа охотно пользуется этим обстоятельством, чтобы продолжать рассуждения о том, что волнует его больше всего на свете:    — А у твоей машины есть за что закрепить трос?    Повисает...

Ну вот! — ворчит Уго. — Теперь еще ты будешь! В этом поселке больше никто не живет — и точка!    Уго держится неприязненно, ему явно хочется выплеснуть свое раздражение. Между тем его стакан, еще недавно наполненный до краев, стремительно пустеет — Уго то и дело отхлебывает из него.    — Знаете, а я бы предпочла, чтобы вокруг было побольше народу, — признается Марибель, — меня пугает этот лес — он такой мрачный, такой дикий… Раньше все было по-другому.    — Все было точно так же! — перебивает ее Уго. — Это мы сами изменились, особенно вы, женщины… от любой ерунды душа в пятки уходит.    — Ну я бы сказал, что не в пятки, а совсем в другое место, — ухмыляется Ибаньес...

Это зависит от жировых отложений на талии, — отвечает с улыбкой Уго, — от твоих, разумеется, камера — она ведь безжалостна. А если серьезно… Тут совсем другое: если ты умеешь что-то делать… что-то очень трудное, исключительное, что далеко не каждому по плечу и что никто не сумеет сделать лучше тебя… тогда логично, если твою работу будут высоко ценить и ты получишь определенные привилегии… Актеры — совсем другое дело.    — А может, Кова тоже хотела стать актрисой?    — Кова?.. — недоверчиво переспрашивает Уго. — Нет, она — нет… Послушай, а к чему ты устроил мне этот допрос? Все только спрашиваешь...

Уго вышел покурить на плитчатую площадь перед приютом. Все вокруг погружено во мрак, свет есть только внутри здания — он слабо пробивается через открытую дверь вместе с музыкой и приглушенными голосами. Небо по-прежнему затянуто тучами, нет ни лучика, ни звездочки; но жара немного спала, и порой чувствуется легкий ветерок, хотя он настолько слаб, что только кожа лица способна уловить его ласковое прикосновение. Уго направился в самый дальний и темный угол площади. Там начинается тропинка, которая спускается к реке, тропинку отделяет от площади лишь низенькая стенка, больше похожая на парапет.    Не...

— А я еду с большим удовольствием. Волнуюсь, конечно, и так далее при мысли, что опять всех увижу.    — Всех?.. Ты полагаешь, что и Пророк рискнет пожаловать?    — Ньевес уверяет, что он приедет, она говорила с ним и он обещал быть. Но, признаться, плохо себе представляю…    — Может, и явится. Может, ему мало того, что он получил, и захочет добавки.    — Перестань! Я, например, страшно жалею этого парня… Мы плохо с ним обошлись. Иногда начинаю прокручивать в памяти всю историю и…    — Да ведь прошло двадцать пять лет! Кто об этом помнит?    — Он, думаю, помнит.    — Он-то уж конечно помнит и,...

— Знаешь, я в полном восторге от этой девушки! Как ее зовут? Мария! Такая элегантная и вместе с тем простая! Она мне очень понравилась, честно.    — Эта железяка хорошо управляется. Это ее и спасло, и для внедорожника она не такая уж высокая; иначе они бы перевернулись.    — И Хинес выглядит отлично. Правда, появились залысины, но в целом он выглядит отлично. Прекрасная пара.    — Ему надо было тормозить, как только он увидел зверя; с АБС[5] нет никаких проблем, даже если едешь по грунтовой дороге, достаточно выжать педаль до конца и покрепче держать руль.    — А тебе разве не кажется, что они прекрасная пара?    — Кажется… Но она здорово моложе, ей, по моей прикидке, нет и тридцати...

— Туристы? — спрашивает Ампаро недоверчиво и с непонятным раздражением. — В такое время?    — Да, но они отлично экипированы…    — Как это?    — У них фонари на лбу… как у шахтеров. Я пригласил их присоединиться к нам, но они сказали, что хотят расположиться внизу, у реки, а утром встать пораньше, чтобы лезть на гору…    — А… альпинисты, — кивает Ньевес.    — Судя по всему… У них с собой полно всяких веревок, алюминиевых штуковин — всё ярких цветов, и еще какие-то сетки.    — Опасно разбивать лагерь у реки, — произносит Ампаро задумчиво, и в голосе ее звучит неподдельная тревога.    — Тут надо внести некоторое уточнение, — говорит Ибаньес...

— Вы действительно хотите послушать его еще раз?.. Меня уже слегка подташнивает от столь навязчивой ностальгии. Хотя записи мне понравились, честно. Я с удовольствием послушал все эти песни после стольких лет… но весь вечер крутить одно и то же…    — Я же тебе сказала, что Марибель с Рафой обещали привезти музыку.    — Бог мой! — восклицает Ибаньес, всем своим видом изображая дикий испуг. — Ну почему именно они? За последнюю четверть века укрепила свои позиции демократия, стала привычным делом массовая иммиграция, изменился климат, стало реальным фактом глобальное потепление, пала Берлинская стена,...