Авраам Камкин

— Все готово! — ответил Трубачев, устанавливая картину. — Ну, так расходитесь. Сейчас начинать будем. Тащите стулья! Ребята бросились расставлять стулья. Через минуту двери широко раскрылись. Шумной, нарядной толпой вошли родители. Их сопровождал сам директор Леонид Тимофеевич. На лице его была особая, праздничная улыбка, стекла очков блестели, отражая сразу и разноцветные огоньки елки и веселые лица родителей. — Милости просим! Милости просим! — говорил он, широко разводя руками и кланяясь. Васек увидел в толпе своего отца. Павел Васильевич принарядился: голубая сатиновая рубашка его была тщательно разглажена, и только галстук, по своему обыкновению, чуть-чуть съехал в сторону...

Директор называет его фамилию. Потом следует другая фамилия и третья… Второй, обмороженный, полз к лагерю, вынося с поля боя раненого командира. Третий взорвал дзот — это едва не стоило ему жизни. И вот все они, эти герои, здесь, в своей большой школьной семье, воспитавшей и вырастившей их. Сева Малютин стоит около своей матери. Он крепко сжимает ее руку. Васек и Саша с горящими щеками жмутся к рампе. А за их спиной ученик старшего класса возбужденно рассказывает товарищу: — Они здесь, во дворе, всегда в футбол играли. И один раз окно в классе разбили… И Грозный кричал на них, как на нас...

«С Новым годом, дорогой сынок! Работа наша идет к концу. 1942 год мы встретим уже вместе!» Коля счастливо улыбнулся. — Я тогда уже пятиклассником буду, — сказал он, завертываясь в теплое, пушистое одеяло. * * * И еще в одном доме горел огонек в этот поздний праздничный вечер. Саша Булгаков, осторожно пробираясь между кроватками сестер и братьев, спросил: — Нюта с Вовкой давно пришли? — Давно, — шепотом ответила мать. — А мал мала спят? — тихо спросил Саша. У Саши было шестеро братьев и сестер. Все они были младше его, и всех, кроме восьмилетней Нютки, он называл одним общим именем: мал мала...

— Воображаю, как вы там мерзли! — с тревогой говорила старая учительница, которой все еще помнились эти мальчики такими, какими они пришли к ней в первый класс, держась за руки своих матерей. — Да там не до мороза. Разотрешь снегом уши, и опять ничего, — застенчиво поглядывая друг на друга, рассказывали молодые бойцы. В одном из классов за партой сидел Алеша-снайпер. Его ноги не помещались под скамейкой, длинная фигура возвышалась над полированной крышкой. Он любовно и тщательно оглядывал парту и с сожалением говорил: — Тут у меня и буквы были вырезаны: А. М. Эх, другая парта, верно! Или краской затерли… Перед Алешей стоял вожатый Митя...

Каждый вечер оба подсаживались к кровати матери, и она, опираясь локтем на подушку, слушала, как Васек отвечает отцу заданный урок. Смерть жены была тяжелым ударом для Павла Васильевича. Он не находил себе места в осиротевшем доме, растерянно бродил из комнаты в кухню и молча сидел за столом, опустив на ладонь свою большую рыжеватую голову. И только при виде сына вскакивал, суетился, перекладывал что-то с места на место, приговаривая: — Сейчас, сейчас! Умойся, сынок! Или, может, покушаешь сначала,...

Между вагонами в закопченных, промасленных передниках, с молотками и другими инструментами сновали рабочие; слышался лязг железа, стук сцепляемых вагонов. — Чу-чу-чу! — подражая паровозу, пыхтел Васек, прижав к бокам локти. — Тра-та-та! Тра-та-та! — вторили ему Одинцов и Саша. Обдирая на коленках чулки, они пролезали под вагонами и прятались за колесами, чтобы не попасться на глаза рабочим. — Скажут папе — тогда несдобровать нам, — шептал Васек. Пробраться незамеченными к мастерским было трудно. — Подождем, пока рабочие на ужин пойдут, — предложил Трубачев. — Посидим в товарном вагоне. Мальчики залезли в первый попавшийся вагон...