Владимир Ворищев

Софоний молчал. Посол испытующе взглянул на него, заговорил с какой–то кошачьей вкрадчивостью: — Молчишь, Софоний–толмач! Значит, я понял! Эй, Михайл–князь! Михайло Александрович, точно ждал крика мурзы, вынырнул как из–под земли. — Ослеп! — затопал на него Сарыхожа. Ткнул пальцем в сторону огней. — Какой град лежит там? — Переславль. — Переславль! А в нем полки Митри–князя! Не видишь, не видишь, слепец, здешние людишки о нас москвичам весть подают! Князя как и не бывало у костра, только топот конский утонул во мраке...

А Сергий твердил: — Не считай вражьи мечи! Не считай! В сердца людей смотри, а мечи — железо мертвое! — Как не считать? Железом этим живые сердца пронзают. — Пронзают, княже! Но много ныне на Руси сердец, готовых, не дрогнув, удар железа встретить. Вот они, смотри… Сергий вышел в сени, сквозь полуоткрытую дверь слышен был его негромкий оклик: — Братия, Пересвет, Ослябя, войдите. Вошли два монаха. Поклонившись князю, они так и остались стоять, немного пригнувшись. Низкий потолок кельи мешал им выпрямиться во весь рост. Взглянув на их черные монашеские одежды, Дмитрий и сам не заметил, как покачал головой...

— Пусть его спрашивает, от спроса у меня не убудет. — А ежели силой возьмет? — Пусть берет, лишь бы сил достало! Мамай сумел понять в словах Дмитрия скрытую вежливой улыбкой угрозу, задумался: «Тверской князь на посулы щедр, а денег у него нет; через то и сын его в кабалу попал, но и у Московского князя тож, видать, казны не осталось, если он без ярлыка домой бежит». Дмитрий Иванович, как будто только сейчас вспомнил, сказал небрежно: — Дозволь, государь, княжича Ивана с собой взять...

— Ладно, пусть Мелик за нами гоняется. Нынче ночью в Шексну уйдем, — сказал Александр Аввакумович. На том и порешили. На прощанье с Волгой ушкуйники собрались выпить как следует, да не вышло. Разведчики просчитались. Еще солнце не успело сесть, как в слободе поднялся переполох. На том берегу Черемухи, за редкими сосенками, росшими в болотистой низине, показались всадники. С гребня берега Александр Аввакумович следил за движением врагов. Конники покружили малость меж сосен и повернули обратно. Ушкуйники загикали им вслед, пока атаман на них не прикрикнул: — Чего орете, вражьи дети? Лиха беда почин, есть дыра, будет и прореха...

— Многого ты еще не знаешь, Миша. Ольгерд стар, но лаком. Я не просто к нему с советом пойду, я к нему с лаской подкрадусь. — Сказала и ушла, тихонько напевая какую–тоне знакомую Михайле Александровичу литовскую песенку, а князь так и остался у бойницы слушать, как воет осенний ветер, думать свою горькую думу: «Нет! Нет! Не пойдетна Москву Ольгерд». 17.ОЛЬГЕРД Этой ночью плохо спалось Михайле Александровичу, и утром, выходя из опочивальни, князь чувствовал гнетущую усталость, каждый сустав ломило. Проходя мимо знакомой бойницы, князь вдруг услышал со двора замка шум, бряцание оружия, конский топот...

Дмитрий промолвил будто про себя: — Довольно терпеть набеги Ольгердовы! Довольно! Настало время всю Русь поднять. Не промедлим, так пока враги собираются, с Тверью покончить можно, если… всей Русьюнавалиться. — Всей Русью? — Ну, может, и не всей, а все же. Считай. Московская рать, да твои Серпуховские, да Боровские полки — это уже две рати. Да князь Кашинский, надо думать, не откажется с Михайлой Александровичем поквитаться. — Углицкий князь, — подсказал Владимир. — Нет, Углицкому князю дай бог отбиться от Тверской рати, которую князь Михайло намедни на него послал, а вот Василий Васильевич Ярославский...

— Подойди–ко сюда. — Положил ему руку на плечо, подвел к князю. — Вот тебе, Митя, добрый дружинник. Лихим кречетом будет он, лишь ты о ястребах не забудь. Наклонившись к князю, он расстегнул серебряную чеканную пряжку его пояса, снял меч и, протягивая его Семену, сказал: — Владей, Семен, мечом с княжого бедра да на мече же поклянись мне служить, себя не жалеючи, великому князю Московскому Дмитрию Иванычу. — Оглянувшись на Митю, добавил строго: — Но и ты, княже, попомни: коли, не дай бог, забудешь про ястребов степных, ордынских, свободен будет Семен от клятвы своей. Тихим, но внятным голосом клялся Семен...

К шатру подъехал Боброк. Увидев Мелика, прикрикнул с укоризной: — Семен Михайлович, негоже подслушивать княжой спор. Семен очнулся. «В самом деле негоже». — Вскочил на коня, поехал к Дону. На середине брода напоил коня, неторопливой трусцой стал подниматься к своей сотне. «Спешить некуда. Того и гляди велят обратно за Дон уходить». — Наверху открылась ширь Куликова поля. Вдали, за пологой возвышенностью Красного холма, небо было мутным. «Орда! Пыль и дым над, вражьим станом!» В это время сзади застучали топоры. Семен...

Посол ханский мурза Ахмед ехал злой: все бока обломало на ухабах. Выглянул: «улус[30]большой». Решил здесь отдыхать. Татары рассыпались по селу, кололи баранов, телят, кое–где запалили костры. Через забор перелетела недорезанная курица, отчаянно кудахтая, заметалась по снегу, оставляя кровавый след. У изб на коленях стояли мужики с чадами и домочадцами. Узкими, подслеповатыми глазками смотрел мурза вокруг. Вот навстречу к его возку направился старик в добротной лисьей шубе. «Содрать с него шубу», — подумал мурза, но старик шел смело, и мурза решил повременить: «Содрать шубу никогда не поздно». — Челом бью, государь...

— Тебя жалко, мало тебя московские били. Князь и рассердиться не успел, как она вдруг добавила: — И с Дмитрием Ивановичем вздорить не след. Таких князей, как он, поискать. — И покраснела. — Так, так, — начал понимать князь, — в терем тебя, девка, запереть пора, от греха. — Запирай! Только зря это, я и без того… — Запнулась, не договорила, со страхом поглядела на отца. Тот прикрикнул: — Говори, где? Как с Митькой Московским успела дружбу свесть? Срамница! Вот я тебя за косу! Дуня подошла затихшая, ласковая, перекинула косу через плечо на грудь, протянула ее отцу...