Павел Морозов

Да что ж это со мной?! Я чуть не забыл! Уилл, Малакки, бегите скорее наверх и тащите мой ящик и маленький черный несессер, да поживее! Несите очень осторожно, особенно ящик — в нем хрупкий груз. Оказалось, он уже закрыл крышку ящика и обмотал его шелком, обвязав той же веревкой, что и раньше. Я поставил маленький черный несессер сверху, но Малакки сказал: — Нет, Уилл, так он упадет, когда мы будем спускаться по лестнице. Давай его сюда, я повешу его на руку… А он легче, чем я думал, — сказал он, когда мы несли ящик вниз, — что в нем? Я признался, что не знаю. Я говорил правду; я не знал, но я подозревал...

Малакки помотал головой. Он был потрясен, но одновременно, как мне показалось, заворожен и как-то подчинен, покорен этим человеком. — Я не понимаю, о чем вы говорите. — Да прекрасно ты понимаешь! Момент эйфории, когда чья-то жизнь оказывается вот здесь, в твоей власти! Он вытянул вперед руку, раскрыв ее ладонью вверх. — И ты решаешь их судьбу — ты, а не невидимое сказочное нечто. Было у тебя так? Нет? Ну, что ж, надо полагать, для того, чтобы испытать это, нужно иметь настоящее намерение. Желание. Волю. Ты не намеревался его убивать, ты не хотел на самом деле снести ему череп. — Мне казалось, хотел...

Предсказывать будущее, кажется. — Будущее? — Он провел пальцем по хитрому лицу на изображении. — А как ими пользоваться? — Я точно не знаю. Они принадлежат Доктору, точнее, принадлежали его отцу. Думаю, их подбрасывают в воздух и то, какой стороной и в какой последовательности они упадут, должно о чем-то говорить. — О чем? — О будущем, но… — Вот и я говорю! Прошлое ничего не значит. Дай-ка мне их! Он взял фигурки, сжал их между двух ладоней и потряс, перетасовывая. Фигурки заклацали — громкий звук разнесся эхом в холодном сыром воздухе подвала. Я увидел отражение его рук, встряхивающих Кости судьбы, в огромном черном глазу мертвого Антропофага...

«теперь у нас нет выбора» Утро выдалось пасмурное. По небу неслись хмурые облака, словно бесконечная серая рябь на холодной воде; дул сильный западный ветер. Когда я вынырнул из вязкой полудремы (сном это даже с натяжкой нельзя было назвать), на Харрингтон Лейн стояла тишина, только ветер гулял по карнизу да поскрипывал, точно вздыхая, старый дом. Двери в комнаты Доктора и Кернса были закрыты, а вот дверь в комнате Малакки — нет, и кровать его была пуста. Я поспешил вниз и увидел, что дверь в подвал тоже нараспашку, а внизу горит свет. Я думал, что увижу там Доктора; вместо этого я обнаружил Малакки...

Я отвел взгляд, чтобы не смотреть в его дымчатые глаза, и вспомнил слова Доктора: «Держись подальше от доктора Джона Кернса, Уилл Генри!» — Генри, — сказал Кернс. — Теперь я вспомнил, почему это имя знакомо мне. Думаю, я знал твоего отца, Уилл, и ты прав: его звали Джеймс, а не Бенджамин. — Вы знали моего отца? — Я встречался с ним однажды, на берегах Амазонки. Пеллинор был там в одной из своих донкихотских поездок. Кажется, в поиске мифического, с моей точки зрения, паразитического организма, известного как Биминиус Аравакус. Припоминаю, твой отец был очень болен. Кажется, у него была малярия или какая-то еще гадкая тропическая болезнь...

Меня позвали, и мне пришлось уйти. — Сколько сейчас времени? — Не знаю. Очень поздно. — Мне снился сон, и меня разбудил громкий звук. Я чуть не выпрыгнул в окно. — Комната на втором этаже, — напомнил я, — ты мог сломать ногу. — Что это был за шум? Я помотал головой: — Не знаю. Я ничего не слышал. Может, доктор Кернс? — Кто такой доктор Кернс? — Он… — По правде говоря, я не знал, кто он такой. — Он приехал, чтобы помочь. — Еще один охотник на монстров? Я кивнул. — Когда они планируют начать охоту? — спросил он. — Завтра. Он помолчал. — Я пойду вместе с ними, — сказал он. — Тебе могут не разрешить...

Ты меня не убедил. — Да я и не старался. Мне просто любопытно. Почему ты сопротивляешься объяснению, значительно более правдоподобному, чем твое собственное? Правда, Пеллинор, ты что, действительно веришь, что они случайно мигрировали сюда, прямо к тебе под нос? В глубине души ты знаешь правду, но отказываешься принять ее. Почему? Потому что не можешь думать о нем плохо? Кем он был для тебя? И что важнее, кем ты был для него? Ты защищаешь человека, который с трудом сносил твое существование. Мальчишеское лицо Кернса озарилось улыбкой: — Ага! Я попал в точку? Ты до сих пор стараешься быть достойным...

Уверяю вас, констебль Морган, я вполне в своем уме, если я правильно понимаю значение этого слова. Возможно, я самый нормальный человек в этой комнате, потому что я единственный не питаюсь иллюзиями. В отличие от большинства людей, я освободил себя от груза притворства и лжи. Как и те, на кого мы сейчас охотимся, я не налагаю на себя ненужных запретов, не стараюсь увидеть то, чего нет, и не воспринимаю человека — себя или вас — как нечто большее, чем есть на самом деле. В этом суть красоты Антропофагов, Морган, первобытная чистота их существования, и это меня восхищает в них. — Восхищает?! И после этого вы еще говорите, что вы не сумасшедший?! — Мы многому можем научиться у Антропофагов...

Уортроп почти не вмешивался, только когда несколько раз снова попытался вывести их на тему, как Антропофаги попали в Новый Иерусалим, а не только как их истребить. Но его не слышали. Кернс настойчиво хотел добиться от констебля права полностью командовать операцией. — Есть только один способ провести успешный захват — при полном подчинении мне, при беспрекословном исполнении моих команд. Любое отклонение повлечет за собой провал. — Разумеется, я понимаю, — говорил Морган. — Что именно вы понимаете? Необходимость строго соблюдаемой последовательности команд или то, что именно я должен отдавать эти...

Ну, это вряд ли имеет значение. Значит, так: есть условия, которые надо оговорить прежде, чем мы начнем. — Условия чего? — спросил Морган. — Условия, на которых я работаю. Разумеется, Пеллинор поставил вас в известность. — Пеллинор предпочел не ставить меня в известность по многим вопросам. — Ну, вряд ли вы можете винить его, не так ли? Он уже обещал оплатить все расходы, так что осталось решить лишь маленький вопрос — вопрос моего гонорара. — Гонорара? — Пять тысяч долларов, наличными. Выплата — по успешном окончании проделанной работы. У Моргана от изумления буквально открылся рот. Он обернулся к Доктору: Вы ничего не говорили о том, что этому человеку надо будет платить...