Ольга Лукьяненко

Где свидетель? — спросил он. Во дворе мы остановились, чтобы отдышаться от удушливого запаха смерти, а констебль заново набил трубку. Лицо его пылало, а пальцы, в которых он держал спичку, дрожали. — Должен признаться, Уортроп, все это не укладывается в рамки моего жизненного опыта. Взгляд его застыл на выгравированной над дверью надписью: «Господь — пастырь мой». Казалось, его это не успокоило. Скорее, потрясло еще больше, глубоко задев религиозные чувства. Будучи городским констеблем, он был свидетелем негуманного обращения человека с человеком, свидетелем жестокости и превратностей судьбы, от несчастных случаев до намеренного нанесения увечий, от простого воровства до злонамеренных побоев...

Простите меня, Уортроп, но я не вижу в этом ничего, что можно было бы назвать чудесным, — сказал констебль с отвращением. — Вы неправильно поняли меня, — возразил Уортроп. — И вы судите преждевременно о вещах, о которых вам ничего не известно. Разве осуждаем мы волка или льва? Разве виним беспощадного крокодила в том, что он следует велению природы, создавшей его? Говоря все это, Доктор исследовал кровавое месиво у себя под ногами. Теперь он выглядел отстраненным, его лицо стало непроницаемой маской. Что за чувства обуревали его под этим ледяным фасадом, если они вообще были? Напомнила ли ему эта...

А я, Уортроп, даю вам слово полицейского, что найду того, кто несет ответственность за эту бойню. — Это не я, — жестко сказал Доктор. — Я шокирован не меньше, чем вы, Роберт, и не меньше, чем вы, намерен докопаться до правды, можете мне поверить. Морган кивнул, но в голосе его звучало сомнение, когда он произнес: — Мне просто кажется очень странным, что монстры вдруг объявляются именно в том городе, где живет самый известный в стране — если не во всем мире — монстролог. И хотя сказано все это было очень мягко, от слов констебля Доктор окаменел и глаза его полыхнули негодованием. — Вы называете меня лжецом, Роберт? — спросил он тихим голосом, в котором звучала угроза...

И ребенок, который скрылся. А где же еще один? Не хватает еще одного ребенка. — Нет, Уортроп, он здесь. — Где? — Он повсюду вокруг вас, — ответил констебль, и было слышно, что горло его сжал спазм. А ребенок действительно был повсюду. Священник, чье тело осталось более-менее целым, привлек наше внимание в первую очередь. И мы не заметили сразу, что вокруг него, словно кусочки, вылетевшие от зловещей центрифуги, на стенах, на полу и даже на потолке у нас над головами, были части и обрывки человеческого тела. Какие именно, было не различить, но они прилипли с кровью почти к каждой поверхности. Это были клочки волос, куски внутренностей, осколки костей, стружки мышц...

Он — мой ассистент, — ответил Уортроп, — он должен «привыкнуть к подобным зрелищам». Констебль слишком хорошо знал Доктора, чтобы продолжать спор. Подавив тяжелый вздох, он передал трубку одному из своих помощников, достал носовой платок и прижал его к лицу, закрывая нос и рот. Мое присутствие все-таки беспокоило его; он посмотрел сверху вниз на поднятое к нему лицо и сказал мне сквозь ткань носового платка, приглушающего звуки: — Уилл Генри, у меня нет слов. Просто нет слов! И мы вошли. Над дверью висела табличка с надписью: «Господь — пастырь мой», и в этом предисловии к тому, что мы увидели, была горькая ирония...