Виктор Барашков

Горацио Ливер вытер окровавленные руки о полосатый нечистый фартук и поздоровался с Джо Заббиду: — День добрый. При этом, однако, улыбнулся он встревоженно. Потом кивнул на резвящихся детишек. — Вот бы из кого сосисок наделать! — неловко пошутил он, перекладывая на прилавке тускло блеснувший тесак. Ладлоу, не слышавший его слов, но видевший этот жест, содрогнулся от страха. Ростовщик ограничился вежливым смешком. — Позвольте представиться. Джо Заббиду, к вашим услугам. Я… — П-п-помню, как же, вы ростовщик, сударь, — отозвался мясник. Джо коротко поклонился. — Слыхал, вы поселились в бывшей шляпной мастерской...

— Он убивец, — прошипел старший из братьев Корк. — По ночам берет свой резак и отправляется на охоту за свежим мясом. За человечиной. — А мясо потом кладет в пирожки! — добавил средний брат, а младший захныкал со страху. Все трое стояли под окном у мясника и наблюдали, как тот точит ножи. Мальчишкам нравилось слушать скрежет металла о металл и смотреть, как над головой у мясника разлетаются искры. — Коли так, — дрожащим голосом спросил младший, — почему ж его до сих пор не посадили за решетку? Старшие братья облили младшего презрением — надо же такое ляпнуть! — Дурак! Кто докажет, что он виноват? — фыркнул старший...

В Городе все было покрыто серым налетом грязи и нищеты, а деревня Пагус-Парвус тонула в серой хмари, потому что над ней вечно висели тяжелые тучи — казалось, они никуда не плывут и не двигаются с места. Вскоре я узнал, что тут всегда такая же погода, точнее, такая же непогода, как и в ночь моего прибытия. Поскольку деревня лепилась на склоне горы и восемь месяцев в году здесь шел снег, а остальные четыре лил дождь, то гости эту местность не жаловали. По тем же причинам местные жители редко выбирались за пределы деревни. Правда, до селян уже долетали слухи о самоходных повозках, но видеть этих железных...

Полли, юная служанка, и хотела бы проводить в лавке ростовщика столько же времени, сколько братья Корк, да не могла: если булочник с женой только радовались, что мальчишки не вертятся под ногами, а торчат у Джо, то Иеремия Гадсон снисходительностью не отличался, и Полли приходилось довольствоваться краткими и редкими посещениями лавки. Они с Ладлоу охотно болтали о том о сем, хотя, по правде сказать, Ладлоу больше слушал, а говорила в основном Полли — стоило ей открыть рот, и вставить слово уже никому не удавалось. — Уж не знаю, что у вас тут такое творится, — хихикая, призналась она однажды, — а только как приду, язык сам собой развязывается...

На следующее утро Ладлоу разбудил аромат горячего хлеба. Джо Заббиду стоял у очага и поджаривал ломтики на кочерге. — Вовремя ты проснулся, — сказал он, когда Ладлоу выбрался из своего закутка. — Хорошо спал? Лично я не очень. — Неплохо, — промямлил Ладлоу и широко зевнул. Джо переложил тост на тарелку и уселся за стол. — Я вчера, оказывается, забыл запереть дверь. Нас могли прирезать в постели за милую душу. Щеки Ладлоу заполыхали ярче огня в очаге. А Джо продолжал как ни в чем не бывало: — Итак, теперь, когда у тебя была возможность все обдумать и взвесить, что ты решил — остаешься? Работа нетрудная, а ты окажешь мне неоценимую помощь...