Анна Доброва

Кто-то шел по тропинке, Ада прислушалась, но шаги смолкли. Те, что собирались подняться на площадку, передумали. Ну и славно. Только верным кодексу и сильным, дано наблюдать с высоты как тает в дымке город, и как солнце льется через край, дробится как в зеркальном домике. Ада встала, раскинув руки. – У тебя глаза горят. Как там твой кавалер? – Алекс? Ну, мы с ним… Он странный. – Красивый хоть? Или умный? – Умный. – Да ну. Ум обнять не получится, и красиво по улице с умом не погуляешь. – Ты нарочно к нему в математический кружок записалась? – Нарочно. – И что вы делаете? – В шахматы играем. В уме...

Лучше всего они чувствовали себя на высоте. Этажей десять, не меньше. В разных частях столицы специально для снайперш заморозили несколько высотных строек. Удобные площадки, пустые глазницы окон, густая тень. Внизу охрана, которая пропустит, стоит лишь показать знак персонажа. Формы девочки не носили – были только особые цвета – блеклое серебро и темная древесная кора. Слухи о них уже поползли, но на них не следовало обращать внимания. В тот год, когда Аде исполнилось восемнадцать, они очень много смеялись. Нарочно носили форму, именные прицелы на поясе, чтобы пугать гражданских. Ада только-только вернулась из родного села...

– Что было? – Милая, скушай вот эту витаминку. Вот. Молодец. Что ты помнишь? Чердак. Голубиная стая над крышей. В рации: «На позиции. Вижу цель. Работаю по готовности…» – и пустота. Темная жуть, которая заполняет до кончиков пальцев. Но не больно. Потому что болеть нечему. – Это эмоциональная смерть. Не следует так напрягаться. После четвертого такого приступа тебя придется списать на пенсию. Врач смотрит поверх очков. – Как сделать, чтобы этого не случилось? – Витамины. Впечатления, но не очень много. Нельзя перегружать мозг, перед выстрелом хорошо бы часик депривации. Я тут написал… Тогда в лагере ее взгляд остановился на брошке-булавке с зеленым изумрудом...

Первой стреляла Ада. Это было на празднике Буквы-королевны. Ада влезла на дерево и вынула из потайного футляра прицел. Навела на площадку, где трое мальчиков качались на качелях-лодочках. Девочки развешивали гирлянды по стенам клуба. Кеды скользили по коре, Ада больно ободрала локоть. Пришлось залезть повыше в развилку под самой кроной и сильно упереться ногами в ствол. Снова в прицеле запрыгали люди. Они будто влетали ей в голову, так четко они были видны. Ада затаила дыхания, собралась, наметила мишень – толстенькую Светку Сланцеву – и выстрелила. Мысленно связала себя и Светку прозрачной дорожкой, как будто из льда...

Построились девочки. Простите, что разбудила вас так рано. Пятерым из вас уже сегодня выпала первая работа в жизни. Вы едете в лагерь «Солнцецвет». Там вы будете вести себя как обычные дети, но каждая из вас испытает в деле свои способности. В конверте, время, место, интенсивность и направленность эмоции. Специальные сотовые телефоны в ваших рюкзаках. В лагере будут наблюдатели от училища. Удачи, девочки. – А каникулы? – спросила Ада. Она нарочно не спросила разрешения. Будто хотела, чтобы ее одернули, поставили на место. Но наставница только мягко улыбнулась. – А разве отдых в лагере – не каникулы, детка? – Мне надо к отцу...

Девочки заранее нашли крохотные аптечные бутылочки. Целый месяц они терялись, испарялись, утаивались, рассыпались. В баночку прятался лоскуток. Любого цвета и фактуры. Он символизировал душу. У Ады был нежный кусочек фланели от папиной ветхой пижамы. Потом, много лет подряд Аде будет сниться, что она приходит в потайное место и пытается найти свою душу. Роет землю руками, срывает ногти, но баночки нет. Она в чужих руках, кто-то выкопал, и ничего уже не изменить. Бенгальский огонь под дождем не загорался – решили без него. По дороге Христя рассказывала, что напишет оду – на сошествие души в ад. Остальные молчали...

Самая старшая, пятнадцать лет, она была легендой общежития. Рыжая с вечно скучающими глазами, она стояла на кухне и следила за чайником. Цветок газа ласкал металлическое донце. Считалось, что дети не должны пользоваться плитой, но общага есть общага, кухня на этаже, и ключи от нее достать было легче, чем сдать банальный зачет. Наблюдатель же появлялся в общежитии три раза в неделю, и тогда кухня тщательно закрывалась. – А ты почем знаешь, что я впустила? – Видела. Была там. – Где? – Ну где… И на балконе, и в коридоре. Ада посмотрела на Матушку. – А чего она там сидит. Простудится, и всем влупят...

Еще появлялся мужик с тележкой книг, и иногда, совсем редко, можно было увидеть переводчиков. Они даже заглядывали в общежитие, провести тренинги по чтению. Постоянных наставников чтения у девочек не было. Считалось не-це-ле-со-об-раз-но. Ада спускалась к общаге по узкой улочке. Ей было уже одиннадцать, и за примерное поведение она сама ездила на уроки танцев. Танцы Аде не нравились, но и не мешали. Кроме того, после урока можно было поболтать с Александром: «Можешь называть меня Алекс, так короче». Алекс был ее постоянным назначенным партнером, интересным собеседником и совершенно фантастическим занудой...

Ада Ставицкая родилась в маленьком селе Альбомное. Воспитывал ее отец, Федор Ставицкий, который держал в городе пекарню. Во время Лингвистического Откровения было ему семь лет, и он партизанил в лесах. Иногда за обедом, под пышки и пирог с мятной начинкой и шоколадом, он рассказывал о тех временах забавные и совершенно невероятные истории. О том, например, что однажды даже сменил сторону, на которой сражался. Удивленных, а то и недоверчивых взглядов не стеснялся, только посмеивался в бороду. В быту Федор был мастер на все руки, дом и пекарню содержал в исключительном порядке. Он очень любил дочь...

Я был и остался теоретиком жизни, с практикой у меня не получилось…» Внезапно прямо к костру вылетала сова. Она зависла на миг в круге света, вздыбила огромные махровые крылья и растворилась в ночи. Ирина тронула Антона за плечо, наклонила голову с почти детским выражением. И он внезапно ее понял. – Тебе почитать? Кивнула. И он стал читать с того места, где закончил. В эту ночь Антон остро чувствовал себя частью, и от этого сводило зубы. Ему, сироте, которого всегда все боялись, было странно чувствовать, что он остался последний. И теперь несет по миру, который, да-да, не стал выжженной пустыней...