Евгений Киселёв

Билли говорит, что, наверно, у Перл тоже была э-хлам-псы-я. – Потому что она была у мамы, и мама уехала и не вернулась, и это было из-за э-хлам-псы-и. И тогда папа грустил и не говорил об этом, а мама была ну совсем мертвая, как паук, которого ты прихлопнул своей медицинской книжкой «Выдави мой прыщ». И вот я думаю теперь, что Перл, наверно, тоже умерла, потому что папа грустит и не хочет об этом говорить. В конце концов, вновь обнаружив, что у меня есть язык (все это время он находился во рту), я повторяю, что Перл не умерла. У мамы была эклампсия, но она бывает только у беременных, и умирают от этого совсем-совсем редко...

Билли шепчет: – Почему мы убежали из дому? Почему Перл не с нами? Это загадка, которую надо разгадать? – Ага, – бормочу я. – Ты просто читаешь мои мысли. Билли снова сжимает мне руку, на сей раз настойчивей. Я отвечаю. И только потом вспоминаю, что он минуту назад ковырял в носу. Два Я думал, что возьму все в свои руки и свяжусь с Перл. Что я буду главным. То есть сами подумайте: я старший и, разумеется, самый умный в семье. Но на следующее же утро после нашего переезда Билли сказал, что должен написать Перл эсэмэску, потому что именно так мы сможем заполучить ее обратно. Какая досада, что я не подумал об этом первым...

Папа говорит: «Вот мы и пришли» – и смотрит на меня. Я стою с широченной улыбкой. Мне кажется, он впечатлен тем, как я радуюсь переменам. Папа не понимает лишь одного: это улыбка мальчика, который собирается навести во всем порядок, мальчика, который уверен, что его папа свихнулся, и единственное, что остается ему самому, это притвориться, что и у него самого тоже не все дома. В разговор вступает Билли: он сообщает, что эта квартира – совсем не наш новый дом, поэтому, видимо, это подарок мне на день рождения. Он поднимает палец и растягивает ноздрю до таких размеров, что внутри вполне бы уместилась эта самая квартира, а потом вращает палец в носу, как калейдоскоп...

Главной была Перл. Нет, она не то чтобы нами командовала, но ей нравилось, когда все делалось так, как считает правильным она. Например, хотя это она переехала к нам, а не наоборот, Перл захотелось украсить дом по-своему. Но у нее и правда есть чувство стиля, поэтому все остались довольны. Она завязывала волосы в пучок и втыкала в них кисточку, она носила эти летящие бархатные накидки, что шуршат по полу, а когда ей хотелось, чтобы вы что-то сделали, то Перл улыбалась, и вы сами бежали исполнять поручение, потому что она такая милая. В итоге все делали именно то, о чем просила Перл. Поэтому, как видите, папа у нас совсем не главный, и поэтому в этот раз я возьму командование на себя...

Возьмем, к примеру, моего семилетнего брата Билли, собирателя жуков. Хотя девяносто девять процентов времени он мелет чушь. Что же он делает в оставшийся один процент? Мелет полную чушь. Или папу, который развозит рыбу на фургоне «Дон Карпеоне». В основном он разговаривает об окунях, но это нестрашно. Еще есть Бабуля Ибица, моя бабушка; она звонит поболтать из Испании. И Перл, папина подружка. Я часто говорю с ней, и у нее отлично получается слушать. Вдобавок к этому она прекрасно обнимается и говорит нам, что любит нас до Луны и обратно. Получается как минимум 768 800 километров любви. Я знаю, потому что Билли попросил меня проверить...

Стали приезжать фургоны с мебелью, а за ними появились и новые жильцы- арендаторы. Когда грузчики затаскивали в подъезд тяжёлый шкаф, мы проскользнули в дом. Когда мы увидели новостройку изнутри, разочарованию нашему не было предела: всё из бетона — потолки, пол, стены. Нигде ни одной дырочки, ни малюсенькой щёлочки, где можно спрятаться. Всё ровное и холодное. К тому же мы не могли выбраться из дома через дверь, потому что она открывалась кнопкой, а кнопка располагалась очень высоко, нам никак не достать. Поэтому на первое время мы кое-как устроились в подвале за пустыми коробками, что забыли увезти грузчики...

Но однажды в доме поднялся большой переполох. Художник Крингель оторвался от мольберта и нарисовал большие плакаты: ЭТОТ ДОМ ОСТАНЕТСЯ НА МЕСТЕ и ДОМ ЗАЩИТИМ, СНОСА НЕ ХОТИМ. Плакаты эти Крингель развесил на своих окнах. Вечером он зашёл к старику Элерсу. Лица у обоих были красные — от вина и от волнения. — Нужно защищаться! — всё время повторял старик Элерс. — Что хотят, то и делают с нами. Так нельзя! — негодовал художник Крингель. Но потом, через три недели, художник Крингель съехал. Прощаясь с нами, Изе- грим рассказал, что его хозяин купил старый дом в деревне. Хочет там спокойно рисовать свои картины...

Я немножко испугался, увидев, как далеко он может достать. Мне пришлось уворачиваться от кошачьих когтей. Карло понял, что так ему меня не схватить, и уселся возле щели. А через некоторое время он исчез. Мой брат что-то крикнул мне, но я не разобрал его слов. Я подумал: «Сейчас ещё немножко подожду, а потом выскочу наружу». Чтобы справиться со страхом, я стал насвистывать песенку. Наконец я осмелился подойти к щели и выглянуть наружу. И тут заметил кошачью тень на земле. Карло залез на ветку бузины, нависавшую над сараем, и поджидал меня там. В конце концов, пришёл дедушка и сказал: — Карло, будь благоразумен и слезай с бузины...

Та выскочила и помчалась в зал, по рядам зрителей. Изегрим гонялся за ней по всему цирку-шапито. Люди вскакивали со своих мест, смеялись и кричали. После того злополучного вечера Изе- гриму больше не давали выступать на арене, и директор цирка продал его художнику Крингелю. Так что расплачиваться за коварство цирковой кошки пришлось коту Карло. У обычно спокойного и дружелюбного Изегрима загоралась в глазах опасная искра, когда он замечал Карло. «Кошка есть кошка, все они одинаковые», — злобно рычал он. Мы с ним соглашались. Хотя Карло был уже очень стар и, если честно, вполне безобиден. Мой дедушка иногда говорил: «Отстаньте от старого Карло, у него уже все когти затупились»...

Мне даже стали приходить письма с вопросами, как проще всего добраться до Парижа. И вот, чтобы не рассказывать каждый раз всё сначала, я решил записать свою историю. Я — обычная домашняя мышь, и зовут меня Штефан. Но все называют меня Бобромышем. Откуда у меня такое странное прозвище? В детстве я очень любил подгрызать деревья, совсем как бобры. Для моих родителей это было загадкой. Папа уже подумывал, что я вовсе не настоящая мышь. Но потом я подрос и избавился от этой бобриной привычки. Наверное, я наконец понял, что своими маленькими мышиными зубками никогда не смогу свалить дерево. Родился я в Мюнхене, на улице Райской...