Камила Валерьевна

"Есть некоторые вещи, которые дороже для араба, Йенсен, чем деньги", — ответил первый оратор, - "месть - одна из них". "В любом случае не повредит попробовать силу золота", - ответил Йенсен. Мальбин пожал плечами. "Только не на шейха", - сказал он. "Мы могли бы попробовать это на одном из его людей, но шейх не расстанется со своей местью за золото. Предложить ему это только подтвердило бы его подозрения, что мы, должно быть, проснулись, когда разговаривали с ним перед его палаткой. Если нам сойдет с рук наша жизнь, тогда нам должно повезти". "Ну, тогда попробуй подкупить", - согласился Йенсен. Но подкуп не удался — значительно...

У него не было слоновой кости. Мериэм ахнула. Она знала, что в соседней хижине огромные бивни были сложены почти до крыши. Она высунула свою маленькую головку еще дальше вперед, чтобы получше рассмотреть незнакомцев. Какая у них белая кожа! Как пожелтели их огромные бороды! Внезапно один из них перевел взгляд в ее сторону. Она попыталась увернуться, чтобы скрыться из виду, потому что боялась всех мужчин, но он увидел ее. Мериэм заметила выражение почти шокированного удивления, промелькнувшее на его лице. Шейх тоже это увидел и догадался о причине. "У меня нет слоновой кости", - повторил он. "Я не хочу торговать...

Эль Адреа был совершенно мертв. Он больше не будет бесшумно подкрадываться к своей ничего не подозревающей добыче. Его огромная голова и гривастые плечи больше не будут вселять ужас в сердца травоядных у водопоя ночью. Его громоподобный рев больше не будет сотрясать землю. Эль Адреа мертв. Они ужасно избили его тело, когда его привезли в деревню, но Эль Адреа не возражал. Он не чувствовал ударов, потому что был мертв. Когда я умру, Джика, я не почувствую ни ударов Мабуну, ни пинков шейха, моего отца. Тогда я буду счастлив. О, Джика, как бы я хотел умереть!" Если Джика и собиралась возразить, то ее прервали звуки ссоры за деревенскими воротами...

Она не осмеливалась громко плакать, так как это снова навлекло бы на нее шейха. Страдание в ее маленьком сердечке было не только страданием от физической боли, но и бесконечно более жалким страданием — от любви, отвергнутой детским сердцем, которое жаждет любви. Маленькая Мериэм едва ли могла вспомнить какое-либо другое существование, кроме суровой жестокости шейха и Мабуну. Смутно, в глубине ее детской памяти таилось смутное воспоминание о нежной матери; но Мериэм не была уверена, что даже это была всего лишь картина сна, вызванная ее собственным желанием ласк, которых она никогда не получала, но которыми она щедро одаривала горячо любимую Джику...

Была, например, старая черная ведьма, которая присматривала за ней, Мабуну — беззубая, грязная и с дурным характером. Она не упускала возможности надеть на маленькую девочку наручники или даже подвергнуть ее незначительным пыткам, таким как ущипывание или, как она уже дважды делала, обжигание нежной плоти горячими углями. И там был шейх, ее отец. Она боялась его больше, чем Мабуну. Он часто ругал ее ни за что, довольно привычно завершая свои тирады жестоким избиением, пока ее маленькое тельце не стало черным и синим. Но когда она была одна, она была счастлива, играя с Джикой, или украшая свои волосы полевыми цветами, или сплетая веревки из трав...

- Нет, его ничто не заменит. Она просто ждет, чтобы снова выбросить что-то в мусор. - Начала хихикать девочка. - Мама этого не хотела. Даю тебе слово, что новый сенатор будет в сто раз лучше. Штерн прищурился, ослепленный лучами, пробившимися сквозь облака, висящие над бывшим аэродромом. Еще мгновение, и они были на месте. Трамвай затормозил прямо перед кладбищенскими воротами, возле которых стояли цветочницы и небритый крендель с перекинутым через шею ларьком. Яков энергичным движением распахнул дверцу вагона. Он схватил кассу за руку и помог ей спуститься по высоким ступенькам. За ними из заднего вагона высыпала стайка людей, несущих лопаты, грабли и лейки...

Штерн не собирался вмешиваться. Он слишком хорошо знал, что кроме порядочных людей его мир попирает несметная масса сутенеров, и воров, которые, как волки, очищают для гигиены свою территорию. Зло на каждом шагу пытается перехитрить добро. Так было, есть и будет! На Казимира Великого стальные колеса, врезавшись в рельсы, чудовищно заскрипели, и Штерн перестал беспокоить воровским дуэтом. Они миновали еще одну знакомую остановку: легионов, Бернштейна и Святой Анны, а затем трамвай свернул направо, в Яновскую. - Она меня, папа, не любит, - громко сказала Катя. - Кто? - Штерн оторвал взгляд от осыпанной цветами горы...

- Ну, как, поедешь? Прогулка пойдет тебе на пользу, - настаивал он. Она не собиралась отвечать. Она демонстративно потянулась к лежащим на столике таблеткам с петушком. Она проглотила одну и отхлебнула воды из керамогранитовой кружки. - Мы хотим посетить две могилы. Что в этом плохого? - озлобленно повысил он голос. - Нить. В конце концов, она твоя дочь, я просто подумала... Стерн жаждал закончить этот разговор. Он с самого начала чувствовал, что она поворачивается против него. - Поговорим вечером, - бросил он сердито. Он снял с вешалки шляпу и сбежал с крыльца. - Каши? Где ты опять спряталась? - воскликнул он, оглядывая сад...

- Ты поедешь с нами? - спросил он, глядя ей в глаза. - У вас есть свои секреты, я вам не нужна. - Но... - Интересно, что ты вдруг вспомнил обо мне? - Простите, я был занят. - Опять кто-то повесился? - zakpiła. - Или кого-то ограбили? Ну это, впрочем, какая разница. Наш телефон знает каждый в городе. Нас можно вытащить из постели хотя бы в полночь! Стерн: журналистская Львовская звезда, божище, которая мне надоела! - Прекрати! - Не перестану! Я ждала тебя достаточно долго, а теперь хотела немного прилечь. - У вас есть ко мне претензии? - Да ладно! - Она сердито стукнула пальцами по перилам кресла...

За Подгорцами, когда слева от шоссе появились упраздненные холмы, Куржецкий нарушил молчание и обратился к Штерну с просьбой, чтобы „дело” его жены не перешло на ламы прессы. - Вы понимаете, о чем я. Семья, и, кроме того, не обвиняйте меня в мелочности, я профессиональный военный, так что моральный дух... - Конечно, я вас понимаю, сэр... - сказал Штерн, однако слова молодого офицера показались ему гротескными. - Я поговорю с главнокомандующим. Я постараюсь сделать все, что в моих силах. Он солгал. Он не мог и не хотел обещать ему этого. Курзецкий раздражал его. В репортаже он выделил для него далекий план...