Трифон Архипов

Прошло много дней. В состоянии Аруджа еще были критические моменты, но худшего, считают врачи, уже можно не опасаться. – Откуда вам знать, что для меня лучше, а что хуже? Он так бушует, так кричит! Это значит, что Арудж-Баба выздоравливает. Конечно, понадобится еще продолжительный отдых, но смертельная опасность миновала. Скоро он опять станет прежним раисом. – Прежним? Прогоните отсюда этих ослов! Прежним! Зачем Аллах дал человеку две руки, если бы он мог обойтись одной? К счастью для двух лекарей-арабов и четырех их помощников-персов, сиятельный пациент слишком слаб, чтобы от слов перейти...

Умрет, не умрет, умрет?.. Осман проводит в молитвах три ночи подряд, задаваясь этим мучительным вопросом. Он глубоко страдает, хотя злится на себя за это. Сколько издевательств пришлось претерпеть ему от Аруджа! Только такая дурья башка, как он, может молить богов, чтобы хозяин выжил и вновь принялся орать. А он так боится его крика! Сложив ноги калачиком, Осман сидит перед дверью Аруджа и прислушивается. Вдруг до его ушей доносится стон. Нет, не стон, а рычание, переходящее в грозный рев. Ну да! Это голос Аруджа, и звучит он как летний гром. Арудж жив! Осман смеется, плачет, бросается ко всем, кто выходит из покоев господина, и требует, чтобы ему сказали правду...

– Пей! Снадобье действует, пока не улетучился его аромат. Пей до дна. Не хватало только Османа с его настоями! Хасан готов поколотить старика. – Как ты смеешь так обращаться со мной? – сердится тот. – И именно сейчас?! Если будешь злиться, там, наверху, никто не услышит нашей молитвы. Только добрые и кроткие могут надеяться, что их молитвы дойдут до Неба. Да, только Небо может сохранить жизнь их бешеному хозяину. Осман Якуб поставил за его здравие три свечи перед Мадонной, изображение которой он держит у изголовья своей кровати. Три свечи за здравие этого демона? Да он же бросил вызов самому Небу! Но ни один духовник не смог бы убедить Османа, что это – грех...

Когда Хасан во главе отряда конников врывается в порт, галиот Аруджа уже стоит у причала. Ночь безлунная, и в свете смоляных факелов виден лишь борт корабля, с которого торопливо спускают носилки. Несколько офицеров сбивчиво объясняют Хасану, что планы сорвались, так как Арудж-Баба был ранен в первом же бою и экипаж растерялся. Но в любом случае это не поражение, а всего лишь стратегический маневр. – А где Хайраддин? Где весь наш флот? Оказывается, оба раиса решили, что Арудж на своем судне будет следовать установленным курсом и нанесет противнику первый удар, чтобы рассеять его силы, а в...

Наступила ночь, сменился второй караул, а упрямый мальчишка все сидит, не разгибаясь, за столом и чертит карты небесного свода. Надо как-то оторвать его от этого занятия. Осман Якуб заливает кипятком листья мелиссы и для вкуса добавляет туда немного имбиря. Розовый мед и экстракт валерианы уже в бокале. Осман ставит бокал на поднос и без стука входит в комнату Хасана: время позднее, нужно действовать решительно. – Ну-ка в постель! Ахмед Фузули говорит, что ты и так учишься лучше всех, незачем лишать себя сна ради книг. Хочешь, чтобы мозги у тебя разжижились? Но этот упрямый осел Хасан даже не поворачивается в его сторону и наверняка ничего не слышит, словно у него заложило уши...

У тетушки Антонии дом белый, как и у всех в деревне. Обстановка бедная – большие короба для хлеба, стол, стиральные доски, три скамьи, горшки на стенке у очага и соломенный тюфяк на полу. Зато света много, вполне достаточно, чтобы хорошенько починить одежду. Но Аультину не хочет снимать штаны, ему не терпится убежать на площадь. Тетушка удерживает его, а он вырывается. С улицы уже доносятся звуки лаунеддас[1] и веселые голоса. – Да оставь ты эту дырку, подумаешь, какое дело! Но тетушка Антония крепко зажала племянника между колен. – Мы еще успеем до прибытия всадников! Хорошо, если они к началу танцев появятся...

Залитый водой и кровью, Аультину охотно укрылся бы в трюме, если бы крышку люка не закрыли и не завалили снастями. Круг, образованный рыбачьими лодками, превратился в страшную западню, полную бурлящей крови и пены. Охваченные ужасом, израненные тунцы бешено бьются, пытаясь уйти от неминуемой гибели. Они очень сильны, и борта лодок сотрясаются от их страшных ударов. Кровавые волны перекатываются через палубу, окрашивая море в красный цвет. Те рыбаки, что стоят поближе к борту, все в крови. Кровью забрызганы даже кружевное жабо и манжеты главного господина. Такое невиданное прежде зрелище не нравится Аультину, его мутит, спирает дыхание...

– У меня там овцы остались одни, высадите меня! – Высаживайся сам, может, плавать научишься! – Высадите на берег, мне же за скотиной смотреть надо! Никто не обращает внимания на мальчишку. Все лодки спешат к месту лова. Аультину упрашивает, молит. Он хочет поговорить со старшим, объяснить, что, если что-нибудь случится там, в овчарне, отвечать будет тот, кто не выпустил его из лодки. – Управляющий Понтедду покажет вам! Заставит платить за урон. Эй! Вы поняли? – кричит он в полном отчаянии. С особой яростью Аультину наскакивает на высокого и толстого мужчину с кудрявыми волосами, которого явно забавляют угрозы мальчонки...

До берега Аультину добирается перед самым рассветом. Ловцы тунцов готовы к выходу в море: у всех в руках факелы и фонари. Лодки уже отошли от берега: последняя только-только отчалила. – Наконец ты заявился, Аультину! Что скажет хозяин? Он велел принести сыр, так где сыр? – Так вот же! Четыре женщины суетятся на берегу. Размахивая белыми платками и миртовыми ветками, они кричат вслед рыбакам: – Подождите! Надо еще кое-что прихватить! Но рыбаки не слушают их, и женщины, рассердившись, берут у Аультину зайцев и бурдюк с молоком, а доску с корзинками снова ставят ему на голову и подталкивают мальчика к воде...

Сквозь сухой треск ломающихся веток, сквозь шум какой-то возни и пыхтение внезапно прорывается и тут же смолкает собачий визг. Аультину, приостановившись на спуске, быстро оборачивается и видит своего щенка – помесь овчарки с дворнягой, который заскулил лишь потому, что зацепился лохматой шерстью за колючий куст: от самой овчарни незаметно крадется он за хозяином, стараясь не попасться ему на глаза. Щенок, замерев, смотрит на Аультину и ждет наказания, но мальчик только журит его: Тимау должен оставаться наверху, в овчарне, и вместе с другими собаками охранять стадо – пусть сейчас же возвращается...