Перо Марго | Женские рассказы

Когда дочь позвонила мне с дрожью в голосе и сказала, что им с мужем и двухлетним Мишей нужно где-то пожить месяц, пока в их квартире идёт ремонт, я, конечно же, не раздумывала ни секунды. «Мам, только на месяц, максимум на полтора», — уверяла Настя. А я смотрела на фотографию покойного мужа на комоде и как будто слышала его голос: «Ира, ты же знаешь, как это бывает у молодых...» Но разве могла я отказать единственной дочери? Своей двухкомнатной квартирой, которую мы с Сергеем купили тридцать лет назад, я гордилась...

Вы когда-нибудь задумывались, как начинаются настоящие, взрослые, пусть и поздние, женские дружбы? Не с детсадовской скамейки, не в институте, не в ясельной песочнице, а… когда вроде пора успокоиться, всё разложить по полочкам, и даже чайник кипит строго по расписанию. Меня зовут Валентина. Мне шестьдесят три, и я уверяла себя — каких-то cюрпризов от жизни ждать глупо. Каждый день, как под копирку: обтереть подоконник, сварить чуть пересоленный суп, по привычке звонить — но не дозваниваться — сыну...

Иногда семья оказывается на грани не из-за предательства — а из-за молчания и чувства, что в собственном доме у тебя больше нет места. Эта история — не о посуде. Она о праве быть услышанной. Скажу честно: к кухне я отношусь как к храму. Не потому, что пеку хлеб или вожу всех домашних к столу шумными кулинарными парадами… просто это единственное место, где я сама себе хозяйка. Или — так мне до недавнего времени казалось. Тридцать пять лет в браке, двое детей, а вот свой угол, малюсенький мир… Я только...

Мы шли рядом, как и тысячу раз до этого. Только теперь он слушал чужой смех, а не мои воспоминания — и в этом было всё. Занавес вечера опускается медленно. Розовые облака липнут к синеве неба, растворяясь в золотых отблесках реки. Я чувствую запах воды — сырой, прохладный, чуть солоноватый, и этот ветер морщит поверхность, как старую ткань на коленях. Мы с Георгием идём в ногу. Уже много лет по воскресеньям — после ужина, не спеша, по набережной. Ритм шагов выверен годами, как и наш разговор. Точнее, его почти нет...

Иногда кажется — вот оно, настоящее притяжение. Семья, дом, запах свежеиспечённого хлеба, вечерние разговоры о пустяках … А потом вдруг наступает тишина. Такая, что даже старые стены словно замирают, боясь шелохнуться. Я проснулась от холода. Третья ночная, что-то тревожно давит в груди — бахнула ладонью по подушке — мужа нет рядом. Странно: Виктор всегда спал урывками, но к утру под боком появлялся непременно. А тут — пустота. Лежу, напряжение клубочком в животе — что за глупости! Наверное, на кухню пошёл воды выпить...

20 лет я жила с обидой на маму. А потом она произнесла всего одну фразу, и всё стало на свои места. Я открыла дверь в мамину квартиру осторожно, будто во входе на территорию, где действует чужой закон. Странно, ведь я выросла здесь, знала каждый миллиметр — от потрескавшегося уголка подоконника в моей бывшей комнате до тёмного пятна на обоях в коридоре, которое так и не удалось вывести. Но сегодня казалось, что каждый звук гулок и чужой, каждый взгляд мамы — будто сквозь стекло. — Здравствуй, — сказала мама негромко, но с отчётливой сдержанностью...

В доме, где когда-то звенел детский смех и пахло пирогами, теперь тишина прилипала к стенам, как холодный мартовский иней к стеклу. Я сидела за круглым, давно опустевшим столом. На скатерти – крошки, недопитая чашка чая. За окном стемнело быстро, как бывает весной, когда ещё морозы, а сердце уже ждёт тепла. День рождения промчался, как тихий поезд мимо деревенской станции: быстро, небрежно, с равнодушным рокотом колёс. – Поздравляю, – буркнул утром муж, не отрываясь от планшета. Сын мелькнул на кухне: – Я сегодня задержусь, у меня работа...

Вы когда-нибудь ловили себя — не на минуте, на целом дне, вырезанном будто бы ножницами из ваты привычных дел? Один такой день настал у меня почти неожиданно... мысли были пёстры, как пыль на солнце: никуда не сбегают, не липнут, но кружат, мешаются между собой. Муж уехал к друзьям на дачу, дети разъехались — кто по своим дачным хлопотам, кто с внуками уехал к родственникам на юг. Оставили Ольгу Владимировну — меня — как старую кастрюлю на задней полке: вроде нужна, а вроде бы можно и позабыть на пару дней...

– Переписка закончилась внезапно, будто кто-то выключил свет, – сказала я с недоумением, глядя на экран телефона. Сквозь стекло в кухонное окно пробивалось мутное весеннее солнце, медленно высвечивая на подоконнике подросший кактус и аккуратную стопку газет. Над столом висела тишина, та самая, густая, обволакивающая, когда слова уже не вытесняют мысли. Я сидела на табуретке, ладошка с телефоном дрожала чуть-чуть, едва заметно, так, что замечаешь только сам. Последнее сообщение было отправлено три дня назад, “прочитано” – и ни слова в ответ...

— Сколько бы мы ни копили, разговоры о справедливости всегда заканчиваются скандалом… — почти шёпотом произнесла я, устало опуская ладонь на живот. Привычное, почти ритуальное движение — будто таким способом можно не дать слезам выкатиться наружу. В кухне — затяжная пауза. Ни стука, ни вздоха, ни щёлканья зажигалки. Даже чайник, кажется, специально тогда закипал молча. На столе, словно жёлтый фонарь, стояла банка с монетами. Копилка, в которой бряцало не только железо, но и всё недосказанное за эти месяцы...

- Слова любви теперь звучат как забытый текст из пьесы… — тихо произнесла я, сама себе, глядя куда-то в окно, где отражались мутные сугробы мартовского снега. На кухне пахло успевшим остыть уже чаем. Мир вокруг замедлился. Муж, Саша, сидел в соседней комнате — видно, новости слушал. Или делал вид, что слушал. Как давно мы не разговаривали по-настоящему, не шутили вместе, не перешёптывались за ужином, глядя друг на друга, как будто это был наш детский заговор? Не вспомню. Всё реже. Дни у меня теперь...

Можно ли начать жизнь заново, если тебе шестьдесят? А если — в окружении тех, ради кого, кажется, и дышишь, и задыхаешься одновременно? Галина никогда не считала себя человеком слабым — овдовела, подняла дочь одна, работала в библиотеке, читала много, порой даже спорила с собственными книгами. Но вот пять лет уже как муж в земле, а дом — пустой и гулкий, как вокзал на рассвете. Только ради дочери всё теперь. Ради Ольги, этой вечной Мальвины с непокорными волосами, босыми ногами на паркете, с серьёзными глазами...