Сухий Екимовский

— Да, — сказал я снова, нисколько в этом не сомневаясь. Джон сощурился и кивнул, после чего какое-то время молча курил. — В мире ведется множество битв, — сказал он наконец, выпрямляясь. — И не наше дело, в какой битве участвуете вы. Просто знайте, что, если вы когда-нибудь захотите сюда вернуться, вам будут рады. И вам, и вашему коту. Он затоптал сигарету и пошел обратно к отелю. — Спасибо, — сказал я ему вослед, и он на ходу помахал мне, не оборачиваясь. * * * Когда я вернулся в номер, Скаут уже спала на моей кровати. Она плотно укуталась в одеяло и так повернула голову, пряча глаза от электрического света, что видны были только ее ухо, белая худая шея и одна лопатка...

— На кровати. — А я? — На полу, разумеется. — На полу в своем собственном номере? — Да, всю ночь. Во всяком случае, это будет хорошей практикой. — Все-таки два номера мне представляются несколько комфортнее. — Комфорт — это не самое главное в жизни. * * * Когда я прошел через входную дверь отеля «Ивы», сумерки почти уже уступили ночи и последние оранжевые отблески заливались все более густеющей синевой. Я отправился взять из багажника джипа спальный мешок, а Скаут тем временем пыталась забрать Иэна у тетушки Руфи. Я предупредил ее, что это не очень умный ход с ее стороны, если только она не желает...

Осторожно, одним только краешком сознания, я попробовал предположить, что сталось с людовицианом. — Пока что ты в безопасности, — словно прочтя мои мысли, сказала Скаут, оторвавшись на секунду от куска бекона, который гоняла по тарелке, преследуя бобы. — В скором времени акула никак не сможет сюда вернуться. Я бы сказала, что парой суток, самое меньшее, ты располагаешь. — Там, на мотоцикле, — сказал я, — что эта была за штука? Которая взорвалась? — Что-то вроде… буквенной бомбы. В общем, петарда с примотанными к ней рычажками с литерами от старой пишущей машинки. Можно использовать что угодно, лишь бы оно было твердым и с напечатанным текстом...

— Я так не думаю. Скаут убрала ноутбук Никто со стула, села, еще несколько раз провела щеткой по волосам, потом откинулась на спинку, укрываемую ее просторной курткой. Она была бледной и слишком уж худенькой, ей, наверное, было чуть-чуть за двадцать. Коротко постриженные черные волосы служили потрясающим контрастным фоном для ее белой кожи, а глаза у нее были зеленые-презеленые. А еще у нее были высокие скулы и то, что в телепрограммах по фитнесу называют «хорошей структурой». Я осознал, что она красавица — или, может быть, прототип будущей красавицы: в ней еще чересчур много сохранялось от детства, она словно бы не вполне доросла до той себя, которой ей предстояло стать...

— Теперь молчи, не двигайся и слушай. Вот что сейчас произойдет. На счет «три» я брошусь бежать и по пути схвачу один из этих стульев, чтобы потом выбить какое-нибудь окно в дальнем конце палаты. Ты побежишь за мной и по пути схватишь ноутбук Никто. Понял? Дым сигареты струился прямо мне в глаза. Я прищурился и кивнул. — Хорошо. Бежать тебе придется изо всех сил. Постарайся как можно быстрее миновать освещенный участок. Беги только вперед. Не останавливайся, не смотри без необходимости вниз, а назад не смотри вообще. Все уяснил? Я снова кивнул. — Прекрасно. Готов попробовать прямо сейчас? — Да...

Это невозможно без… Световой круг рябил на манер того, как идет рябью чай в чашке, когда на него дуешь. Никто осекся посреди фразы и осторожно отступил от края. — Территориальность, — сказал он. — Он явился за вами. За вами, а не за мной. Он явился за мной. Я стал сосредоточиваться на своей воплощенной личности Марка Ричардсона, чувствуя, как меняются натяжения лицевых мышц и их смысловые нагрузки. Такого камуфляжа могло оказаться недостаточно, но это было хоть что-то. Я должен был попытаться. — Так что насчет вашего утверждения относительно того, что мы с вами являемся одним и тем же лицом? — спросил я, выставляя перед собой склад ума Марка Ричардсона, словно щит...

Теперь он выглядел совершенно ужасно. Его рубашка сочилась потом, липкая и мятая, она прижималась к ребрам и болезненно впалому животу. Волосы были распластаны, встрепаны, лишены всякой формы. Даже его большие темные очки выглядели старыми и грязными. Пот из него буквально лился, капли падали у него с носа, с подбородка, даже с джинсов. Кап-кап, кап-кап-кап. — Четыре, — сказал я. Руки у меня дрожали. Мне никак не приходило в голову, что же теперь делать. — Вы знаете, что я мертв, не так ли? — сказал Никто. — Смотрите. — Он вытянул плоскую ладонь. Жидкость капала с кончиков его пальцев с постоянным постукиванием...

Он ничего не сказал в ответ, просто сидел, уставившись на свои руки, лежавшие у него на коленях, а его пропитанная потом рубашка липла к тощим ребрам. Его прическа тоже несколько утратила очертания, и волосы местами плоско прилегали к макушке, к вискам и ко лбу. Капля пота скатилась по левой линзе его очков, сорвалась и упала. Мы сидели в молчании. — Простите, — сказал он наконец, по-прежнему глядя себе на руки. — Ничего. Вам и вправду не надо было об этом рассказывать. Мне очень жаль, что я спросил вас. Никто поднял голову. Его потное лицо казалось даже еще более осунувшимся, бледным и перекошенным, чем минуту назад...