Даниэла Малахова

Необычайно трогательная история изменника и перебежчика Кориолана должна была, по определению, привлечь драматический гений Шекспира. Английское общество страдало теми же недугами, что и русское. Измена или то, что хотели понимать под изменой, стало рядовым явлением в придворных кругах. Через четверть века без малого после смерти князя Андрея на подмостках театра «Глобус» в Лондоне разыгрывали пьесу под названием «Кориолан», в которой оскорбленный патриций выглядел совершенно иначе, чем в изображении отредактированных властью официальных римских хроник...

Воспоминания о Полоцке были особенно приятны Иоанну. Под стенами города он себя чувствовал воином, и противное ощущение от казанского похода постепенно источилось и исчезло. Нет, он Басмановых не выдаст и не позволит никому оплевывать их. Митрополит Афанасий хоть и душу его облегчал, но острастку должен получить, чтобы в мирское не лез и знал предназначенное ему место — у алтаря! Нет, он своих не выдаст. А Басмановы свои! Басмановы ему оборона и утеха. И Малюте без всякой задней мысли можно доверять...

— А в замке Армус лишились мы последнего — лисью шапку с боярина сняли да запасной украли кафтан. И лошадей забрали! — откровенничал Шибанов, болтаясь на дыбе в хомуте. — Вот до чего моего доброго князя довели гонители в отечестве. У Шибанова получалось, что виноваты не ливонские рыцари, подвергшие князя унижениям, не литовцы, которые надругались над попросившим у них убежища неприятелем, не раз и не два одерживавшим над ними в прошлом победы, а гонители, укрывшиеся в московском Кремле. Шибанов оправдывал...

— Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю… Малюта опустился на колени и, рискуя вызвать непредвиденную реакцию, произнес: — Это он тебе, царь-батюшка, в упрек и назидание! Дозволь мне службу исполнить? Иоанн плотно сжал губы: участь Курбского будто была решена. Никакого прощения теперь князю не вымолить. Это он, Иоанн, мучитель?! А кто же такие Шуйские, Оболенские, Курбские, Адашевы, Мстиславские и прочие, помыкавшие им столько лет?! Кто ему всю юность, не поминая детство, испоганил? Кто жены...

— Мечом, пресветлый государь! Вели, и мы на него удавку накинем и в мешке к подножию твоего трона положим, — заверил царя Малюта. — Не останавливайся, Иван Михайлович! Вон сколько понаписано! В одну ночь не осилим, — сказал Иоанн без особого выражения. — «И что же воздаешь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен?» — эхом, то есть словами Курбского, отозвался дьяк. — Он тебе, пресветлый государь, угрожает, — вмешался Федор. — Жизнью твоей хочет поиграть. Да как он смеет?! Старший Басманов одобрительно кивнул...

Он приблизился к военному соратнику, разделявшему с ним недавно тяготы полоцкого похода, и все-таки нацепил на лицо маску с рожками и широко распяленным ртом: — Не гордись, Михайла Петрович, не омрачай нашего торжества! Хоть и не любил Иоанн дом Оболенских, но Репнин не вызывал у него острой неприязни, козней князь не строил и в сражениях смелостью отличался. Оболенских, вообще, не худо привлечь на свою сторону. Но Репнин отшатнулся, сорвав маску и повысив голос, ответил гордо: — Чтоб я, боярин, стал так безумствовать и бесчинствовать?! Васюк Грязной подле выкидывал разные смешные коленца...

— Это уже дозволь не тебе отчитаться, боярин. — Не мне? А ты знаешь, кто я? — Знаю. — Гляди не промахнись, пес! Малюта велел Абдуллину пересадить Шибанова в обитый железными листами возок и, как стемнеет, везти в Кремль скрытно, поместив в подклеть Тайницкой башни. — А я впереди поеду. На глаза никому не попадайся. Хлебало заткни, чтобы, не дай Бог, не крикнул! — Исполню, Григорий Лукьяныч! — ответил Абдуллин, который быстро завоевал доверие Малюты теми же качествами, которыми хозяин пленил Иоанна...

Вернувшись во дворец, Иоанн послал за Басмановым и Висковатым. Он любил, когда именно печатник прочитывал ему всякие документы вслух. С Висковатым было легко. Никакой заминки никогда дьяк не допускал и мог объяснить любое неясное Иоанну место. Иоанн не прикасался к грамотам, пока не явились Басманов и Висковатов. — Тянет от них кровью и змеиным ядом, — сказал он Малюте. — Противно брать их-,— и он кивнул в сторону стола, — руками. — Если поймаю, — протянул Малюта, — страшной казнью казню. — Успел придумать? — Давно, пресветлый государь...

Иоанн редко оставлял трапезу, пусть и для важных дел, но здесь выпал случай особый. Жаль, разумеется, что не Курбского доставили в ковах, но и с холопом побеседовать небесполезно. Малюта похвалил себя за то, что не оставил Шибанова в домашнем застенке на Берсеневке, а велел везти в Кремль. Чутье выручило Малюту. Иоанн наверняка пожелает снять сам первый допрос с близкого к князю Андрею человека. Бегство Курбского глубоко его уязвило. Всевластию царской гордыни был положен предел. Прав Басманов, когда клеймил друга юных лет...

Гонец вновь побожился. Малюта не был уверен, что царь прикажет немедля схватить князя Андрея. Ведь он сам послал его наместником в Дерпт, поближе к проклятому Жигмонту. Алешка Адашев, дескать, не переметнулся к полякам и литовцам, не предал великого государя. А до заключения в темницу вполне мог осуществить коварный замысел. «Ну ладно — обдумаю», — решил Малюта и послал за вторым своим помощником, подьячим Ивашкой Панкратьевым, который всегда самые трудные речи растолковывал, что в Священном писании, что в устах более привычных к книгам людей...

— Вот, Гришка, гляди, как надо розыск вести! — Не разберу я тебя что-то, Алексей Данилович. Чему мне учиться и у кого? — У государя батюшки. — Я готов, — осторожно ответил Малюта. Иоанн молчал. Он всегда с любопытством, впрочем скрытым, следил за спорами между советниками. Правда после таких стычек становилась объемнее. — Князь Владимир — трус, что и без твоего застенка ясно. Бояться его нечего. Он не более чем игрушка в руках матери да ненавистников государевых. А ты скольких расспрашивал, чтобы сие доказать? Зато государь батюшка сразу вывел князька на чистую воду...

Смотрел бы Старицкий подалее, до Августа-кесаря, например, — иначе бы судьба сложилась. Холоп князя Владимира конюх Емельян, малый смышленый и изворотливый, взятый однажды Малютой в застенок, не сразу, правда, выдавший хозяина, но все-таки не выдержавший боли, простонал, когда Малюта надавил на бревно, заправленное между ног висящего на дыбе: — Матушка Ефросиния дня не живет без змеиного слова: «Какой там кесарь Август? Да чей он сын сам-то? Литовки самозваной! Вторая жена при жизни первой — какая...