Костя Алеев

fdfkjdnfjkfdfdgkv fuuifurifuifhfd dyhfduyvfugfvd djyiudyuigfsd fsd rkfgudivghfuidgyfug djhfguydftyugf fdfvuydyudhf fjhfduiysdfuf fdhfuiydsfuyf fdsiufyuidyfhsf bndsfjdfusydfuihf d

fgfddfdfm gkfdngvf gvfdvjfdgf dfdfddfd;fldlkfkldjffkjdkjbdnjhdfhef efdhfudvdf dfdbjhdhjdsf sd fsfjdfigrtg gmffygudfygrtbret fghfduiygf7ugyfbgfn gfhudfyg67f fdfhduiyd8f7dbdn ufdiosdfdshfjdb nd bhdsfydyfidhfmn dfsdfkioidsiufdjf fkjdfudiuygfufff fjhefrgtty6e5trere frrefu98sd8fojfe fem fhjdftydtyfubf f

fgggfgyfghfguygiughibvhj gf rftyf tyf tydrte swtrd 768 987 8rdfdghf 878ggfytdf

Он пробормотал: -Ты боишься мертвых? - Не мертвых, а смерти. О смерти не стоит говорить. Вселенная легка, легка, а смерть других - что-то такое далекое. По улице проходили люди, группками, по трое. При каждом их шаге громко хлюпала вода. Шли они молча, тишину нарушало лишь журчание дождевых струй. Свистнул локомотив. Где-то послышалась пулеметная очередь пневматического молота, тяжелое дыхание огня служило основой всем этим разрозненным звукам. Ливень тоже добавлял к ним свое бормотание, водосточные желоба отсчитывали дождевые капли, шлепавшие на железную вывеску. Какой-то приезжий вошел в гостиницу, хлопнул дверью, ведущей в коридор...

Через вестибюль прошел вахтер. Он был одет в синюю форму, как жандарм на картинке, с его лакированного пояса свисала связка ключей. Он даже не взглянул на парочку, стоявшую по ту сторону двери, и удалился, машинально удостоверившись, все ли номерки тут. - Это ничем не примечательное место, - сказал Лоран, - но для меня оно самое отвратительное. Глядя на ряды этих номерков, почемуто вспоминаешь колумбарий или, еще хуже, страховую компанию, банк. Идеально вылощенная тюрьма. Я, конечно, понимаю, что номера и бирки, очевидно, нужны. У отца был номер 505 328. - А он здесь входил? Нет. У барьера, где ты меня ждала...

Расскажи лучше о Сен-Прива. И о твоих лугах и твоих виноградниках. - Разве Разве запах расскажешь! Это как тайна, которую не выразить. Думаешь, можно передать запахи, разлитые вокруг заводов? Запах. Все, что он означает. Он знак того, что люди намертво прикованы здесь, подобно тому как запах метро предшествует подземным толпам. - Вовсе я не лучше тебя. Я ничего не выбирал, даже завода не выбирал. Когда я пришел в цех после смерти отца, я, помню, озирался по сторонам, в голове шумело от грохота, и я боялся. Ко всему: к станкам, к стали -- я чувствовал ненависть и страх. Только не хотел этого показывать...

А тем, кто проводит свою жизнь в недрах завода, тем, кто мог бы стать свидетелями, редко удается возвысить свой голос, чтобы его услышали другие. Почему? Уж не ветер ли, гуляющий по равнине, уносит их слова? И, однако, это ведь мы умираем, когда вдруг во всю ширь распахиваются стальные ворота и раздаются крики, когда ветер подхватывает слова бегущих людей, повсюду возникают лица, кто-то о чем-то спрашивает, и с одного конца завода на другой звонят телефоны. Смерть на «Прозидере» носит обличье мятежа. Было семь часов, когда Давид упал в свою огненную усыпальницу. Солнце еще не собиралось закатываться...

- Вот, если бы мы попали сюда дождливой или туманной но- чью…- проговорил Лоран.- Қогда идет плавка, тень от конструкций встает над долиной, как черные огромные кресты. Завод открывал себя созвездиям. Распростертый, вздыхающий, стонущий, делящий мир пальцами своих доменных печей. На старинных астрономических картах богини, воины и животные изображались вперемежку с небесными телами. Сталелитейный комбинат тоже был созвездием, отграниченным отчетливо видной цепочкой фонарей, трепетными, разноцветными огоньками семафоров, - он сливал свои отличи- тельныезнаки с вехами вселенной. Лоран сказал еще: - Жаль, что ты не можеше посмотреть цеха...