Варвара Фокина

Мир не только является числом, но всякое число есть воплощение моральных качеств и других абстракций. Так, справедливость, согласно учению Пифагора и его последователей, есть число 4, а другие числа соответствуют различным моральным качествам. Хотя несомненно, что Пифагор способствовал развитию греческой математики, его числовой мистицизм гарвардский социолог XX в. Питирим Сорокин вполне мог бы охарактеризовать как зачаточный пример «квантофрении» и «метромании»(3). Вряд ли будет сильным преувеличением, если мы увидим в учении Пифагора зародыш процветающих сегодня невероятно высокомерных математической экономики и эконометрики...

Если возможно обнаружить и исследовать природу сущностей X и Y, то возможно обнаружить, что происходит и при взаимодействии этих сущностей. Предположим, например, что когда определенное количество X взаимодействует с данным количеством Y, получается определенное количество еще одной сущности Z. Тогда можно сказать, что причиной появившейся Z стало взаимодействие Х и Y. Так химики могут обнаружить, что когда две молекулы водорода взаимодействуют с одной молекулой кислорода, то в результате получается одна молекула новой сущности — воды. Все эти сущности — водород, кислород и вода — обладают конкретными, доступными для изучения свойствами, или природой, которую возможно определить...

Здесь, как мне кажется, существенной частью объяснения может служить доминирующая роль Джеймса Милля, учителя Рикардо и главного основателя «рикардианской системы». Ведь Милль был шотландцем, рукоположенным в пресвитерианские пасторы и насквозь пропитанным кальвинизмом; то, что Милль переехал в Лондон и стал агностиком, не оказало никакого влияния на кальвинистский характер его глубинного отношения к жизни и миру. Огромная проповедническая энергия Милля, его пламенная борьба за социальные улучшения и приверженность к упорному труду (а также к родственной ему кальвинистской добродетели бережливости) отражали его кальвинистское мироощущение, которому он оставался верен на протяжении всей жизни...

Адам Смит оказался вовсе не той фигурой, которую следует почитать как основателя современной экономической науки и доктрины невмешательства государства в экономическую жизнь; ему в большей степени подходит та характеристика, которую ему дал Пол Дуглас на юбилейных торжествах в Чикаго в 1926 г.: необходимый предшественник Карла Маркса. Вклад Эмиля Каудера не ограничивается характеристикой Адама Смита как разрушителя существовавшей до него здоровой традиции экономической теории, как человека, положившего начало гигантскому «скачку вбок», если придерживаться зигзагообразной, в духе концепции Куна, картины истории экономической мысли...

По-видимому, не случайно, что толчком к этому коренному пересмотру представлений о схоластике для американских экономистов (к числу достоинств которых обычно не относится владение латинским языком) стали работы экономистов, получивших образование в Европе и поднаторевших в латыни — языке, на котором писали схоласты. Этот простой факт обращает наше внимание еще на одну причину утери знания в современном мире: изолированность в рамках собственного языка (особенно остро дающая о себе знать в англоязычных странах), которая со времен Реформации разорвала на части некогда единое общеевропейское сообщество ученых...

Ведь не тратят же современные физики много времени на обдумывание оптики XVIII века! Однако в последние одно-два десятилетия доминирующая парадигма вальрасианско-кейнсианского неоклассического формализма все больше ставится под сомнение, и в различных отраслях экономической теории складывается действительно «кризисное состояние» в куновском смысле, включающее озабоченность по поводу ее методологии. В этой ситуа ции изучение истории экономической мысли вновь серьезно заявляет о себе, и мы надеемся и ожидаем, что в ближайшие годы оно будет расширяться6. Ибо если знание, похороненное вместе с утерянными...

Независимо от того, занимается ли он историей науки или историей вообще, он, по сути, утверждает, что в любой момент исторического времени «то, что фактически имело место, и было правильным» или, по крайней мере, оно было лучше, чем «то, что было раньше». Неизбежным результатом становится самодовольный оптимизм в духе доктора Панглосса, который не может не вызывать острого раздражения. В историо графии экономической мысли следствием такой позиции становится твердая, хотя и не выраженная явно точка зрения, что каждый отдельный экономист или по крайней мере каждая экономическая школа внесла свою важную лепту в неизбежное движение вверх...

Моя собственная точка зрения о глубокой порочности подхода, основанного на концепции «нескольких великих людей», сформировалась во многом под влиянием работ двух блестящих исследователей интеллектуальной истории. Один из них — Джозеф Дорфман, мой научный руководитель во время написания докторской диссертации, чей уникальный многотомный труд по истории американской экономической мысли убедительно продемонстрировал, насколько важную роль в развитии идей играют «менее значительные» фигуры. Во-первых, не учитывать эти фигуры — значит упускать из виду саму ткань истории, и если отобрать несколько разрозненных...

От схоластов отмахивались еще более бесцеремонно, объявляя их невежественными средневековыми моралистами, неизменно настаивавшими на том, что «справедливая» цена должна покрывать купцу издержки производства с добавлением разумной прибыли. Затем классические работы 1930—1940-х гг. по истории экономической мысли переходили к изложению и преимущественно прославлению достижений нескольких выдающихся фигур после Смита. Рикардо систематизировал Смита и был доминирующей фигурой в экономической теории до 1870-х гг.; затем «маржиналисты» Джевонс, Менгер и Вальрас слегка подкорректировали «классическую...

Как гласит подзаголовок, история экономической мысли рассматривается в ней с откровенно «австрийских» позиций, т.е. с точки зрения приверженца «австрийской школы» в экономической теории. Это единственная такого рода работа, написанная современным австрийцем; более того, за последние десятилетия на эту тему австрийцами опубликовано лишь несколько монографий, посвященных специальным областям истории идей1. Кроме того, взгляд, представленный в этой книге, основан на наименее модном в настоящий момент, но при этом далеко не самом малораспространенном варианте австрийской школы — «мизесианском», или «праксеологическом»2...