КРАСОТА В МЕЛОЧАХ

В зале аукционного дома «Кристианс» стояла та особенная, звенящая тишина, которая бывает только в местах, где решаются судьбы больших денег и рухнувших надежд. Пахло дорогим парфюмом, старой бумагой и едва уловимым запахом страха. Лена сидела в последнем ряду, скрытая тенью бархатной портьеры. Она выбрала это место не случайно: отсюда открывался идеальный обзор на «эшафот» — первый ряд стульев, где сидели бывшие владельцы выставляемой недвижимости. Лена медленно стянула перчатку из тончайшей лайковой кожи...

Звук пощёчины в огромной гостиной особняка прозвучал так громко, будто удар пришёлся не по щеке Анны, а по стенам дома, по сверкающим люстрам, по всем её наивным мечтам. Она схватилась за лицо, чувствуя, как кожа вспыхнула огнём, но это пламя было ничто по сравнению с тем, что жгло внутри груди. — Чтобы через час тебя здесь не было, понятно? — голос Маргариты Павловны звенел от ярости и презрения. — Ворьё в моём доме не живёт! Женщина в дорогом шёлковом халате, с идеальной укладкой и безупречным маникюром, стояла посреди гостиной, как царица, только что приговорившая провинившуюся служанку...

Виктор Павлович Громов всегда считал, что деньги — это кровь экономики. Но к шестидесяти пяти годам он понял горькую истину: иногда эта кровь становится ядом, отравляющим самых близких. В то утро он не поехал в офис головной компании «Монолит». Вместо этого он сидел в неприметном кабинете частной клиники, слушая монотонный голос кардиолога. — Виктор Павлович, я не пугаю. Я констатирую факт. Ваш «мотор» работает на честном слове и одной таблетке нитроглицерина. Вам нужен покой. Не «отпуск на Бали» с телефоном у уха, а настоящий покой...

Снег в тот вечер не просто шел — он обрушивался на город тяжелой, мокрой стеной, заклеивая окна, глуша звуки и превращая дороги в ледяное месиво. Но холоднее всего было не на улице, а в нашей гостиной, где царил идеальный, стерильный порядок. Ни пылинки на лакированном комоде, ни складки на шторах. Этот порядок был религией моего мужа, Игоря, и моим персональным адом на протяжении последних семи лет. Я стояла в прихожей, прижимая к груди мокрый, дурно пахнущий комок шерсти. Мое пальто промокло, сапоги оставили грязный след на бежевой плитке, и я знала: сейчас будет буря...

Людмила Ивановна проснулась еще затемно, хотя будильник был заведен на шесть. Сон не шел. Сегодня был тот самый день, которого они с Григорием ждали и боялись последние три года. Пашка, их единственный сын, гордость и надежда, вез невесту. Из самой Москвы. — Гриша, вставай, — шепотом позвала она мужа, толкнув его в бок. — Тесто уже подошло, надо печь растапливать. Да смотри, дрова бери березовые, сухие, чтобы дыму не было. Не дай бог, закоптит, что девочка подумает? Григорий Петрович, кряхтя, спустил ноги с высокой кровати...

Я стояла перед зеркалом в дамской комнате ресторана «Версаль» и пыталась унять дрожь в руках. Отражение показывало бледную девушку с большими испуганными глазами. Мое свадебное платье, которое еще утром казалось мне верхом элегантности, здесь, среди позолоченной лепнины и хрустальных люстр, выглядело жалкой тряпкой. Синтетический атлас предательски блестел под ярким светом, а простой крой, призванный скрыть худобу, лишь подчеркивал мою неуверенность. За дверью гремела музыка. Там, в банкетном зале, семья моего мужа, Артема, праздновала...

В палате роддома №4 пахло хлоркой, кипяченым молоком и тревогой. Елизавета Петровна Корнилова стояла посреди комнаты как монумент самой себе — в дорогом кашемировом пальто, несмотря на духоту, с идеально уложенной прической и поджатыми губами. Она держала сверток с младенцем на вытянутых руках, словно это была не живая душа, а мешок с чем-то дурно пахнущим. — Ну и что это? — ее голос, холодный и скрипучий, разрезал тишину. Анна, бледная, с темными кругами под глазами после тяжелых двенадцатичасовых родов, сидела на краю высокой больничной койки...

Деревня Выселки доживала свой век тихо и незаметно, словно старая собака, дремлющая на солнцепеке. Здесь осталось всего пять жилых дворов, и дом Марии Ивановны — бабы Маши, как звали ее немногие соседи, — стоял на самом отшибе, у кромки векового леса. Мария Ивановна любила это место. Дом был старый, бревенчатый, почерневший от времени и дождей, но крепкий. Его строил еще ее дед, перестраивал отец, а муж, покойный Иван, держал в образцовом порядке до самой своей смерти десять лет назад. Теперь же...

Мария прислонилась лбом к холодному оконному стеклу, пытаясь унять пульсирующую боль в висках. За окном, в сизых сумерках предновогоднего вечера, кружили редкие снежинки, оседая на серых панельных домах спального района. На кухне было жарко и душно. Духовка работала на полную мощность уже четвертый час — там томился гусь, которого Мария мариновала по старому бабушкиному рецепту: с антоновкой, черносливом и секретным набором трав, которые она собирала летом на даче. Она посмотрела на свои руки. Кожа...

Запах запеченной утки с антоновскими яблоками и корицей густо плыл по первому этажу нашего таунхауса, смешиваясь с ароматом настоящей, живой пихты. Я поправила серебристую мишуру на ветке и отошла на шаг, любуясь результатом. Это был не просто Новый год. Это был наш триумф. Три года мы с Андреем жили в режиме жесткой экономии. Мы отказывали себе в отпуске, я носила одно и то же пальто четыре сезона, мы брали подработки по выходным. Все ради того, чтобы выбраться из тесной съемной «двушки» и купить этот дом...

Елена всегда считала, что запах Нового года — это сложная симфония, состоящая из аромата хвои, свежих мандаринов и едва уловимого духа «Советского» шампанского. Но в этот вечер, 31 декабря, к привычному букету примешивалась какая-то тревожная, кислая нотка. Она еще не могла понять, откуда она исходит, но интуиция — этот древний, дремлющий зверь внутри каждой женщины — уже подняла голову и насторожила уши. На кухне царил идеальный порядок, тот самый, который бывает только перед приходом гостей или большим событием...

Зима в том году выдалась такой, какой ее описывают в старых книжках: снежной, хрустящей и беспощадно холодной. Для Веры Павловны, всю жизнь проработавшей в городской библиотеке и привыкшей к тишине пыльных залов, этот декабрь стал месяцем тихого подвига. Каждое утро начиналось с ревизии. Она надевала очки с толстыми стеклами, доставала потрепанный кошелек и пересчитывала наличные. Пенсия пришла третьего числа, и с того момента началась ее личная «спецоперация» под названием «Встреча детей». Вера Павловна знала: Сергей и Лена привыкли к хорошей жизни...