Я кормлю бездомных кошек. И одну домашнюю, с которой сегодня ездил к ветеринару и которая сейчас сидит под моей кроватью.
Но речь не о ней, а о том, что у меня в кармане всегда ждёт случайных котов пачка влажного корма...
Я люблю котов. Люблю и уважаю. Более того, уважаю и люблю больше всех на свете. Даже больше, чем Филиппа Киркорова любит и уважает Алла Борисовна, наша, Пугачёва.
Даже будучи котёнком, кот заслуживает любви и уважения. Поэтому так невероятно трудно было решиться накормить Боню лекарствами. А сначала ещё и почистить уши.
Я взял в руки ватный диск, смочил его специальным чистящим котосредством, зажмурил глаза и пошёл на кота. Пока я шёл, думал о том, как грустно свергать идеалы с постаментов и как подло и неуютно лечить котов и кошек...
Виктор Робертович Цой создал образ воина, который воюет не понятно с кем и не понятно за что. Я тысячу раз слышал песню "Последний герой" и никогда не задумывался, о чём она. Кто он - этот герой? И почему последний? А что он делает? А он ходит по кухне, пьёт воду из-под крана, играет в дурака до рассвета, а утром по телефонному звонку уходит туда, куда не хочет идти и где его никто не ждёт. И скорее всего, на работу. Так же, как герой, которого электричка везёт туда, куда он не хочет. То есть последний...
Игорь Фёдорович Летов много читал и многое из прочитанного присваивал себе. Так же, как он присваивал советские песни и песни друзей, просто их исполнив. В 14 лет впервые услышал "Гражданскую оборону", ничего не понял, но впечатление на меня она произвела колоссальное. Я ничего не знал о постмодернизме с интертекстом. А его полно и у Янки Дягилевой, и у Александра Башлачёва. И у Романа Неумоева красный смех приходит прямо из рассказа Леонида Андреева. Но такого количества интертекста, как у Егора Летова, нет ни у кого...
Есть вещи, в которые не верится. То, чего не должно происходить никогда и ни с кем. И уж тем более не с целой страной, не с целым народом, не с целым миром. В это не верится, но фашизм был. И нацизм был. И концентрационные лагеря. И эксперименты над людьми. И газовые камеры. И мировая война. Этого не должно было произойти, но произошло...
Просыпаешься от запаха, как в детстве. Пахнет вареной картошкой с тушенкой. И лавровым листом, который лежит сверху на подливе и трясется от веселых пузырей. А они раздуваются, лопаются, резвятся. И кто-то щебечет там за окном, и солнце светит желтым прозрачным светом. И кажется, что на улице тебя ждут друзья, с которыми ты сейчас пойдешь на летнюю площадку к турникам, песочнице и компоту из сухофруктов. А времени нет. Его еще не придумали...
Доллар упал. Немного, на пару рублей. Зато красиво как падал, цеплялся за твёрдое решение стоять, как сами знаете что. А не получилось.
Уронили его, по полу поелозили . В смысле, хотели. Но ведь упал не очень. А хотелось чтобы очень. Чтобы стоять и смеяться над ним, мол, так тебе и надо, надоел уже с понтами своими зелёными, глазом Саурона на бумаге и вообще...
Два дня ходил в маске. Надоело чувствовать себя идиотом, снял. Чего-то стало не хватать. Возможно, идиотизма. Надел маску. Снова почувствовал себя идиотом. Снова снял. Потом вспомнил, как кто-то до меня отчаянно кашлял в кабинете врача, и сама врач с медсестрой кашляли, шмыгая носами...
В Москве все вокруг вежливые. Бывает, кто-нибудь толкнёт вас в метро и сразу извинится, и ты толкнёшь - извинится. Москвичи вообще любят говорить "спасибо", "извините" и "до свидания". И только московские...
Ширвиндт Александр Анатольевич очень любит здороваться. Бывает, выйдет на крыльцо театра Сатиры, раскурит трубку, шарфик поправит, чтобы лежал красиво, руку в локте согнёт и делает вид, что ему безразлично, кто его узнает. Стоит, улыбается незаметно, не двигается, точно статуя, и только дым иногда уголком губ выпускает. А у театра в это время собирается толпа, шепчется между собой: "Смотри - Ширвиндт...
Все москвичи безумно любят горчицу. Хлебом их не корми дай только горчицы поесть. Они даже готовы мазать горчицу на горчицу, да и наверняка мажут. А что? Могут себе позволить - все-таки в столице живут...
Александр Сергеевич очень любил сыграть партейку в подкидного дурака с Лермонтовым. Михаил Юрьевич стеснялся выигрывать учителя (а играли они на щелбаны) и поэтому у него всегда болел лоб и горели уши. Но вот однажды Лермонтов не выдержал: "А давайте-ка сыграем на пенделя". "Отчего же не сыграть?" - ответил Пушкин. А Лермонтов взял и не поддался...