Ложь была прекрасна.
И это была правда.
Жила она принцессой в замке на горе, и каждый день сотни рыцарей приезжали встать под её знамёна, преклонить колено или просто поторчать под её балконом с восхищением в глазах...
На хмуром краешке пустыни рос развесёлый саксаул. Ему говорили:
- Саксаул! Ты что смеёшься? Ты чем полезен? В твоей тени могли бы отдыхать верблюды – будь у тебя тень!
- Зато я доволен жизнью и улыбаюсь...
По-настоящему он мог ходить только по воздуху. Поэтому знал жизнь иной. Там, где он шёл, не было выбоин, грязи и препятствий. Он был легче пера и счастливее птиц. Он сам не сразу понял, где идёт – пока пару раз не спустился на землю...
У девочки подрастали крылья. Проклюнулись в раннем возрасте, неожиданно – ни папа и ни мама, ни бабушки и дедушки ничем таким не обладали.
В пять девочкиных лет крылья поднимали её над землёй. В десять...
Иной раз страшно от себя устанешь.
Я вернулся домой, скинул пиджак, рубашку, распахнул грудную клетку и коротко скомандовал:
- Вон.
- Выгоняешь меня? – изумилось сердце.
Я собирал букет из цветущих папоротников. Луна закрылась облаками, и находить нужные веточки стало сложно. Я копошился в темноте и злился.
- Привет, - произнёс голос позади меня. – Пойдём со мной.
- Я занят, - сказал я, не оборачиваясь...
Когда первый, самый-самый древний ветер был человеком, он был самым любимым и самым желанным существом земли.
Женщины млели от него, мужчины восхищались им, дети бегали за ним, старики тосковали по нему; цари мечтали взять его в союзники, поэты – в музы, мудрецы – в наставники...
У мастера родилась песня.
Диковинная, как трель редкой птицы, она быстро росла и наконец превратилась в шедевр. Мастер был в восторге от своего творения и с удовольствием наблюдал, как прохожие замирали под его окнами, прислушиваясь...
- И до того крепко заснул, - рассказывал монашек за початой кружкой браги, - что дыхание моё остановилось. И попал я в рай.
Врата огромные, открыты настежь, рядом – ни святой души. Я потоптался, поразмыслил: вроде как нескромно самолично в рай идти...
Я шёл к доктору. Я был очень плох. Руки чесались, глаза горели. Я понимал, что со мной, и едва дышал.
Это очень страшно – нести в себе дар и знать, что в любой момент он прорвёт тонкую материю тела, выльется наружу и начнёт поражать всех вокруг...
Небо порезалось о скалы. На светло-синей коже выступила розовая сукровица, золотая желчь, и лишь потом хлынула спелая кровь.
Обескровленное, небо доползло до моря и, уже посеревшее, неживое, тяжёлое, рухнуло в волны...