Каштаны холодны и влажны – слегка в бреду, слегка в поту
Во пеленах колючих зыбок на мокром выцветшем ветру.
Крестили майскими свечами в больших раскрывшихся руках,
На пятипальчатых ладонях, под кислой...
Весь белый шум – не белый, а лазурный! Услышь меня,
Услышь сквозь гул помех! Мне до тебя вовеки не дозваться
В стогласном хоре, первый человек! Послушай, как за рокотом древесным
Под ветром сизокрылым...
По краю неба следы укуса, и поцелуи от солнца ясны -
В окружье тонких зубовных облак алеет диск неприкрыто-красный.
Свивались вихри. Как мимолётны в ночи горячей ветров порывы,
Как разъедал пылью соли воздух от слёз разводы – восторга смывы...
Мы выпьем с вами на брудершафт отравленное вино
Тосканы старой. Я вас спасу от участи видеть дно,
И кантареллы бесцветный след останется для слуги,
Что не был научен до этих дней не трогать чужой бокал...
А у меня проходит август – похоже, звёздная болезнь;
Мне передали Персеиды – теперь среди носящих есть
И тихий человек у моря. С утробным рокотом прибой
Перебирает в горле камни. Качает пальма головой
На кухне бардак наброска, как в досках триптиха Босха,
Свет мутен отёчным воском, порогом порезан жёстко
И лампочка из прихожей не трогает ночи роста.
За окнами вечер в горстях сжимает, доставши кость
В тот вечер Он читал монолог Хлопуши из "Пугачёва". Он - Николай. Странное совпадение, что человек с таким именем стал в этой истории чудотворцем.
Он читал. Зал чернел, и Он стоял в ореоле света прожектора...
О закрой свои бледные ноги, обожжённые иглами свеч,
И не нужно укора застывшего в изогнувшейся линии плеч.
Полукруглая сепия бровная наблюдает сквозь окна пробор
На власах, как Варварка февральская, перепутавших...