Дмитрий Красько

В просторном фойе топтался один доминошник. Он натуральным образом не знал, чем себя занять. Его напарника задержал на крыше Штука. Но вертолет давно улетел, а напарник все не возвращался. С вольным охотником все было понятно – Штука сразу загнал его на место пилота и, надо полагать, утащил с собой....

Кларочка была в расстроенных чувствах – и это понятно: не каждый день дочь похищают. Великолепный нокаут (пусть и с помощью цветочного горшка), устроенный ею Муте, принес было облегчение, но ненадолго. Сперва Бык напугал, сунув пистолет под самый нос, потом начальник охраны с издевательской легкостью предотвратил второй нокаут...

У безжалостно выломанных, исковерканных ворот ключом била жизнь. Три полицейские легковушки, расставленные совершенно произвольно, стегали ночную тьму сполохами мигалок. Метров пятнадцати не доезжая до ворот, в полутьме притаился, маскируясь под эту самую полутьму, УАЗик-буханка. Многочисленные стражи порядка, в большинстве облаченные в светоотражающие жилеты, сновали туда-сюда, словно муравьи...

После того, как охранники утащили на вертолетную площадку бесчувственное тело шальным образом захваченного киллера, после того, как, прихватив с собой вольного охотника в качестве командира воздушного судна, следом отправился и Штука, в вестибюле трехэтажного особняка стало как-то совсем уж замогильно...

Часть 3 Василисин «крузак», весь такой важный и помпезный (даже сейчас не утративший этих качеств), уносился в ночь. Единственным, что смазывало картину его величия, была приоткрытая передняя пассажирская дверь. Нет, на ходу она не хлопала, словно птица крылом, и никаких иных глупостей не совершала....

Аэропорт был старый, засиженный мухами. Это касалось всего – и обшарпанного здания, и потрескавшейся (что, казалось, никого не смущало) взлетки, и даже – окружающего пейзажа. Буйство зелени, в окружении которой Шуруп провел последние дни, всего через два часа безумно тряски на джипах (почему не вертолетом...

Ночь для Шурупа прошла великолепно: пончо оказалось именно тем, что нужно. Нудные москиты, хоть и жужжали кровожадно, до чаемой плоти добраться не могли – отчего жужжали еще более нудно и отчаянно. Прелая солома, поначалу пытавшаяся вялыми уколами поцарапать тело, погнулась о плотную шерстяную ткань – и смирилась с поражением...

Всю беседу Штуки с Шурупом усатый Габриэль молча простоял под стеной комнаты, изображая мебель. По десятибалльной шкале моральной оскорбленности это тянуло, пожалуй, на твердую восьмерку. Сравнение с бакланом и небольшой (к тому же, очень может быть, ненамеренный), толчок в грудь, на которые он оскорбился изначально, теперь казались сущей мелочью – так, едва-едва за пять баллов...

Подняв кучу пыли, джип остановился возле того самого единственно добротного строения, которое придавало поселку (лагерю?) вид хоть какой-то оседлости, постоянства. Проще говоря, он доставил пленника к бараку. Но – не к распахнутым воротам, куда постоянно ныряли крестьяне с корзинами, а к его торцу – где все-таки имелось окно (из своей клетки Шуруп не мог его разглядеть), и даже дверь...

Шуруп лежал посреди лачуги на земляном полу – и таращился вверх, где, затушеванные тенью, жерди стропил покрывались листвой. Смотрел он туда без всякой цели – надо же куда-то смотреть. Можно, конечно, и не смотреть, зажмуриться. Но Шурупу жмуриться не хотелось – и он смотрел. На полу он тоже лежал без всякой причины...

Шуруп лежал на куче соломенной трухи, плотно зажмурившись. К запаху он уже притерпелся, теперь его больше беспокоили мухи. Хотя обе раны на голове – и та, что была получена до пленения, и вторая, полученная в награду за разговорчивость уже в лачуге – плотно взялись коростой, мух это не останавливало...

Так началась поднадзорная жизнь Шурупа – человека, который, несмотря на свои немалые грехи, и на родине-то такой чести не удостаивался. По секрету сообщим, что даже в досье правоохранителей он не числился. Не бывал ни в подозреваемых, ни в свидетелях. Только пару раз понятым выступил. Однажды – когда...