chopwithmash

ОТЦЫ И ДЕТИ Люди нашли теплую зеленую планету и долго готовились к колонизации. Они собрали оружие, чтобы дать отпор инопланетянам, если те вдруг пойдут войной. Но планета оказалась пустой. Пока росли их дети, не знавшие Земли, люди пытались воссоздать цивилизацию с машинами, водопроводом и фермами. — Они говорили нам, что погубили Землю, — рассуждало второе поколение, — и теперь делают то же самое с миром, в котором мы выросли. Так нельзя оставлять. Оружие против инопланетян все-таки пригодилось...

Пушистик выпустил ещё один листочек и заколыхался от гордости. — Ты же понимаешь, что ты фиалка? Цветок, а не дерево? — сказало денежное дерево. Они с Пушистиком стояли на одном подоконнике. — Я не цветок! — заупрямился Пушистик. — Смотри, какая у меня крона! И вытянул листочек ещё дальше, вылезая за край горшка. — Деревья не так растут, — сказало денежное дерево. — Вот на меня посмотри. Сначала — ствол, потом — крона. А не наоборот. Ты в этой куче листьев похож на куст, а не на дерево. — Так и есть, — откликнулась бромелия со стола рядом с подоконником...

В детстве я считала умными тех, кто мог ответить на любой вопрос. Оценивала людей по их уровню эрудиции, хотя слова такого, конечно, не знала. В старших классах мне казались умными ребята и взрослые, рассуждающие о высоких вещах. Об устройстве жизни, о космосе, о теориях заговора, о политике, о морали, о философии. Я черпала похожие темы из текстов песен Muse, чтобы хоть немного быть похожей на всех своих знакомых гениев. Потом я обнаружила, что эрудиция не важна. Доказать её довольно сложно, ведь есть гугл и википедия, и ответ на вопрос «почему» можно добыть за две секунды...

Трамвай дребезжал по улицам, и город разворачивался за окном, как тонкий лист стали. Всё в этом городе было из железа. Диктор в трамвае жестяным голосом царапал динамик изнутри: «Запрещено носить оружие! Постановлено волей президента! Железной волей!» Круглолицые фасады прятались за металлическими заборами. Пароходы плыли по синей фольге. Город пытались размягчить. Железо разукрашивали и гнули в вензеля. Кабина машиниста в трамвае — жёлтая, а сам трамвай — синий...

Нюра с Барсиком были неразлучны. Нюра никогда не жалела для него пирожков со стола, шила ему одеяльца и подушки из лоскутов и выстилала ими коробку, а Барсик каждый день встречал Нюру из сельской школы. Утром его выпускали гулять — он это очень любил, а днём, когда из-за угла появлялась Нюра, возникал из ниоткуда, в три прыжка пересекал двор и семенил рядом. А потом пропал. Стояла зима, под валенками трещал твёрдый снег. Дорога к дому искрилась на солнце так, что слепило глаза. Нюра шла быстро, как только позволяли тяжелая дублёнка и увесистый ранец...

Каждое лето Нюра чесалась. Как только она вместе с бабушкой приезжала на дачу, то сразу пряталась в кустах смородины, набивая ягодами рот. На липких щеках и руках оседала пыль. Нюра пробиралась под дерево облепихи: к красным и чёрным разводам на лице прибавлялись оранжевые. На следующий день после дачного разбоя руки обсыпало розовыми пятнами. Зудело нестерпимо, сыпь лезла на грудь и ноги. Бабушка причитала, обмазывала Нюру с ног до головы чем-то вонючим, заставляла пить «Супрастин». От бабушки Нюра узнала, что сыпь и ягоды связаны, что если не знать меру, может высыпать на сердце, и тогда всё...