Мария Модильяни

Сегодня снова проходил мимо того кафе и снова увидел ее. Она, как и тогда, сидела одна за столиком напротив бара. Те же черные очки на половину лица, тот же черный вязаный свитер. Меня на миг охватило смятение, а затем я понял — вот он, мой шанс развязаться с этой историей. Надо сейчас подойти, извиниться за тот вечер... Не спорю, смешно, если не сказать глупо, ведь она наверняка даже не помнит меня. Но все так кошмарно вышло тогда, что до сих пор, как вспомню, мурашки бегут по коже. Я ведь с самого начала чувствовал, что все это дурацкая затея...

Когда началась война, мы с Гуриком играли в футбол. Я уже с четверть часа лупил по мячу, пытаясь пробить ворота, и каждый раз он под Гуриково улюлюканье ударялся об штангу или улетал в заросли крапивы позади сетки. Тут-то на поле и выбежала маленькая Каринэ. — Гурик, Гурик, пошли домой! — пропищала она и, прежде чем брат успел крикнуть ей в ответ ей что-нибудь обидное, выпалила: — На нас японцы напали! Мы переглянулись и, не сговариваясь, со всех ног бросились в поселок. Добежав до своего двора, я распахнул калитку и чуть не сбил с ног деда, который ковылял от крыльца в сарай...

− Кемаль, вставай! − голос отца проникает под одеяло и выволакивает меня из черноты сна. − Вставай, слышишь, тебя к телефону! Я вылезаю из кровати и, протирая на ходу не желающие разлепляться глаза, как был, в одних трусах, плетусь в прихожую. Отец протягивает мне трубку. Тут сознание потихоньку проясняется, и я начинаю трясти головой, махать руками: он что, забыл, что меня нет дома?! С того самого дня меня никогда нет дома. С того самого ясного осеннего дня, когда мы сидели с ней в чайной дядюшки Серхана...

Оскар мерял шагами тесную комнату в недрах «Первого книжного», беспокойно прислушиваясь к звукам за тяжелой портьерой. Время от времени он замирал у журнального столика, и с тревогой, с какой мать разглядывает новорожденное дитя, смотрел на поблескивающий пестрым лаковым боком и источающий запах типографской краски новый сборник своих рассказов. Точнее, рассказы были вовсе не новыми − это было переиздание самых первых удачных его текстов, каждый из которых когда− то давно, больше четверти века...

Я листал распечатанную презентацию ежеквартального отчета и боковым зрением видел, как Клаудиа, la segretaria нашего офиса, идет ко мне по проходу со стопкой конвертов в руках. На ней была очень короткая юбка в складку, и мужчины, столпившиеся у кофемашины, прервали на несколько мгновений разговор о вчерашней игре «Ромы» с «Ювентусом» и обернулись ей вслед. − Доброе утро! – она понизила голос, как всегда делала, обращаясь ко мне, и плюхнула пухлую стопку корреспонденции на свободное от бумаг место у клавиатуры...

Автомобиль В., мчавшийся по проселочному шоссе в сторону города, чудом не попал в аварию. Сначала руки водителя почувствовали дрожь на руле - это колеса зашуршали по шершавой обочине, потом машину начало потряхивать - переваливаясь через придорожные булыжники и сломанные ветки она катилась в кювет. Когда В. разлепил красные, слезящиеся от бессонной ночи глаза, до оврага оставалась всего пара метров. Он выжал педаль тормоза так, что колеса взрыли траву и брызнули мелкими комьями земли, а сам он китайским болванчиком кивнул вперед и, спружинив на ремнях, отлетел обратно на сиденье...

МОЛЧУН Костров долго стоял в сумеречной подворотне, прижавшись спиной к щербатой кирпичной стене, и прислушивался. Мшистые своды арки мягко вбирали в себя рокот недалеких выстрелов, отрывистые крики и барабанный перестук. Где-то в темном углу капала вода, плюхая на битую мостовую, и приумноженное гулкой пустотой эхо казалось Кострову грохотанием собственного сердца. Каждый раз, когда он поднимался из маленького подвальчика, в котором, замаскированный старыми газетами и ветошью, таился типографский станок, его одолевал приступ страха...