За чашкой чая!

Коридорный с серым, испитым лицом повел его сумеречным проходом мимо узких глухих дверей и открыл крайнюю угловую. — Пожалуйте-с... — скучным голосом пригласил коридорный. Гость оказался в небольшом довольно светлом номере с никелированной кроватью, платяным шкафом и маленьким письменным столом. Тут воняло окурками, как в вагоне для курящих. - Чай пить будете? — спросил, помолчав, коридорный. Наметанный глаз его скользнул по шляпе гостя и темно-серой тройке, сшитой из добротного материала. Сапоги выглядели хуже костюма: еще не изношены, но из грубоватых и дешевых, как и чемодан...

Пара белья и дюжина булочек... Хватит ли до тех счастливых времен, когда мятые конспекты приведут к диплому. Этюды найдут покупателей, у подмастерьев появятся имена и вывески, а белошвейки начнут пришивать рюшки к подолам столичных див? К краям потока, словно обломки и щепки к берегам широкой реки, отжимало, оттесняло какие-то уж совсем грубые и неуклюжие сундучки. «Что в них может быть, кроме садовых ножниц или плотничьего инструмента?» - думал Baccap, косясь на ящики, врезающиеся острыми ребрами в красные от натуги жилистые шеи...

Из редеющего утреннего тумана показался паровоз, тускло позолоченный невидимым солнцем, и поплыл над частоколом черных стрелочных фонарей. Обманчиво легкий издали и словно бы светящийся изнутри, он, приближаясь, быстро уплотнялся и темнел, подобно чугуну, остывающему в земляной форме. К дебаркадеру петербургского Балтийского вокзала медленно подходил утренний ревельский поезд. Паровоз остановился под закопченным стеклянным сводом; грозно прозвучали свистящие тяжкие вздохи; они словно бы предупреждали...