Тимсн Тимсон

"Мотоциклистом" его прозвали еще в юношеском возрасте; правда, тогда это было поверхностное, мало чего означающее прозвище, слегка выделяющее его из толпы прочих Серег и Серых. Ребенком он вообще ничем не отличался от нас - так же копался в песочнице, играл в войнушку, смотрел телевизор и лазил по заборам. Потом перешел какой-то перелом - родители его развелись, он пошел в школу, стал более замкнут, перестал общаться с друзьями и начал сутулится. Мать его работала на заводе и жили они бедно. Успехи в учебе были ничем не примечательны - мальчик как мальчик. Помню, его мать подарила ему микроскоп...

Жили-были йоги, старик со старухой - брахмачари и брахмачариха. А детей у них, разумеется, не было. И вот живут они, живут, все как полагается, яма-нияма, асана, пранаяма и прочее по мере сил. Как-то утром занимались они цигун, руками всякие движения делают, дышат то так то эдак, глаза закрыты, все наощупь, то как будто журавель летит, то как будто дерево растет, то как будто кошка, то корова, то собака мордой вниз. Случайно зацепила старуха локтем горшок с чаванпрашем, упал он и разбился. Увидела это старуха-йогиня и заплакала. - А чего ты плачешь-то? - спрашивает старик-йогин, не открывая глаз...

Жила-была красавица девочка Малалай. Вот однажды стоит она на горе и видит: идет по дороге принц. -Эй, принц! - окликнула его девочка Малалай. - Давай дружить! Полезай на гору! - Сейчас! - крикнул принц, вскарабкался на гору и взял Малалай за руку. - Пойдем жить в замок? - Пойдем! - говорит Малалай. - А там есть сад, озеро? И есть ли, где танцевать? - Есть! - уверил принц. - Сад, озеро, водопад, зал для танцев! Слезли они с горы и идут по дороге. Навстречу идет идет старик в шляпе. - Здравствуй, старик! - говорит Малалай. - Я - Малалай! А это - принц! А тебя как зовут? - Я волшебник Кардамон! - говорит старик...

Сегодня, во время ночной смены, сошла с ума стажерка–официантка Луиза. Может и не совсем сошла, то есть, я хочу сказать, не необратимо, но волкушечки — всегда тяжелый случай. Не думаю, что кто–то зачем–то будет ей помогать. Приехав из Махачкалы, она устроилась на работу примерно два месяца назад, но сохранялась в статусе стажера до сих пор — увы, она была мелка, невзрачна, бедно одета, несообразительна; посетители постоянно писали о ней в жалобную книгу раздраженные отзывы, где простынями блистали призывы "не садиться к этой официантке", для усиления эффекта снабженные десятком восклицательных знаков...

Видит сколопендра: идет птица Срач, обмахивается веером. - Скажи, добрая птица, можешь мне помочь? - говорит сколопендра. - Укусила я тут гриба Шиитаке, так боюсь теперь посмотреть: жив ли? Птица Срач отвечает: - Добро! сейчас посмотрим. Заходит внутрь, смотрит: сидит гриб Шиитаке мертвый и ничем уже не пахнет. Склевал его птица Срач и спохватился: что ж теперь сколопендре-то сказать? Решил сказать, что там нету никого... Говорит сколопендре: - Да тут нету никого! - Ой да как нету, как же быть-то, видать, умер он! - заплакала сколопендра. - Благодарствую, сколопендра! - молвит птица Срач...

Разбушевалась в лесу метель; сугробы намело по пояс; и день, без того короткий, превратился в полумрак... Качаются и жалобно скрипят деревья; метет и порошит снег; от холода попрятались по своим берлогам все звери и птицы. Ждут, когда метель перестанет, а она все не утихает, а напротив, все сильнее дует ветер и все сильнее холод, а серенькие дни все короче, ночи все длиннее и длинее.. Прячутся в сугробе под старой разлапистой елью заяц и зайка; выкопали себе в снегу нору и сидят, прижимаются к друг другу. День за днем сидят, не высовывая носа, слушают, как крепчает ветер и дремлют. Кончились у них припасы, поголодали они немного и стали еловую кору и ветки грызть...

- Хобота восприятия, контактируя с объектами хобочения, прицепляются к ним так, что хер оторвешь, если вообще оторвешь. Прицепившись, потеряешь и то и то. Поэтому делай так: свяжи свои хобота узлом и не вертись, как сукин сын, а просто будь.

Старенькая, в экзоскелете, бабушка зашла сегодня в вагон метро, где я ехал. Было не рано и уже довольно много народу: все места заняты. Бабушка, по виду божий одуванчик в очках, двинулась по проходу, аккуратно обходя стоящих. С одного из сидений неуверенно поднялась бедно одетая девушка: рваные джинсы, явно маловатая по размеру синтетическая курточка, потрепанные кроссовки; вместа принятого множества датчиков аймайндера я заметил всего два - на внешних сторонах тоненьких кистей рук. Лицо у нее было красивое, но очень бледное и, пожалуй, какое–то нездоровое. — Ой, ну что ты, доченька! — улыбаясь, замахала рукой бабушка...

Однажды собачка Гертрудка, испытывая сезонные колебания настроения, пошла на консультацию к коту Хатулю Мадану, известному в окрестных дворах своим пониманием жизни. - Досточтимый Хатуль Мадан! - кланяясь, обратилась Гертрудка к коту, сидевшему на мусорном баке. - Меня берет тоска в последее время. Жизнь кажется пустой и бессмысленной, у меня нет сил. Гулять меня выпускают на десять минут утром и десять минут вечером. Как мне найти счастье, располагая таким небольшим временем? Увеличить его, к сожалению, нельзя. - Очень интересный вопрос! - пролаяла соседская белая шарообразная собачка на поводке, остановившаяся послушать...

Один пацан, звали его Гоша, жил в бедности. Сколько он не выходил на гоп-стоп, сколько ни воровал - бедность не отступала. - Как странно, - говорил он, сидя на своей лестничной площадке, - как странно это все, ебись оно конем... Однако же друзья надоумили его обратиться за советом к правильному пацану Степе, полностью жившего по Понятиям и известным своим достатком. Гоша позвонил Степе и узнал, что тот как раз у себя дома, на лестничной площадке пьет чифирь. Тотчас они договорились о встрече и Гоша, прихватив в подарок немного хорошей шмали, выехал в гости. Степа сидел на лестничной площадке и пил чифирь...

Один дядька относил на пустырь все то, что ему не было нужно. Со временем там образовалась помойка и расплодились какие-то мелкие никому не нужные существа. Другой дядька в своей голове делал то же самое со своей душою: он просто относил к ней всякого, какого находил ненужного хлама. Со временем душа значительно очерствела и потускла. А другой мужик был шибко к душе бережный и был к ней как бы эколог: все время подмазывал, золотил и умащивал. Но он так все отдраил и зачистил, что прямо как в салоне куртуазных маньеристов, все уточенное, такое, что нельзя, прости господи, пукнуть: сразу душа затрепещет...