Помойка

«Часы, которые не бьют двенадцать» В заброшенной усадьбе на краю болота время остановилось сто лет назад. Говорят, хозяин дома, часовщик Эраст Воронов, сошёл с ума, когда его дочь пропала без следа. Он заперся в мастерской и до последнего дня собирал часы, которые никогда не покажут полночь. Я приехал изучать местные легенды. Дом встретил меня тишиной, пропитанной пылью и запахом старого дерева. В гостиной стояли десятки, если не сотни часов — настенных, напольных, карманных, развешанных по стенам. Все они тикали, но ни одни не показывали правильное время. В первую ночь я услышал первый удар. Глухой, будто из‑под земли. Потом второй. Третий. Я вскочил с постели — часы в комнате замерли на 11:59. Но удары продолжались — семь, восемь, девять… Я побежал по коридору, пытаясь найти источник звука. Каждый удар отдавался в висках, словно молот по наковальне. Десять. Одиннадцать. И тогда все часы в доме одновременно зазвонили. Звон был невыносимым — будто тысячи колоколов били прямо в мозг. Я закрыл уши, но звук проникал сквозь кожу, сквозь кости. В зеркалах мелькали отражения — не мои. Длинные пальцы, искривлённые суставы, пустые глазницы. Двенадцатого удара не было. Вместо него — шёпот из стен: «Он не успел закончить часы. Теперь мы все застряли между одиннадцатью и двенадцатью». Утром я нашёл в мастерской дневник Воронова. Последняя запись: «Она не пропала. Она внутри часов. Я разобрал её на шестерёнки, чтобы время никогда не дошло до полуночи. Но она просыпается, когда кто‑то слышит удары. Теперь она хочет новую плоть». Я пытался уехать, но машина не завелась. В зеркале заднего вида я увидел её — фигуру из шестерёнок и пружин, с циферблатом вместо лица. Она улыбалась стрелками. Сейчас на моих настенных часах 11:59. За стеной начинают тикать новые часы — те, что я не замечал раньше. Они отсчитывают моё время. Я заперся в спальне, забаррикадировав дверь старым комодом. Руки дрожали, зубы стучали — не от холода, а от знания. Теперь я понимал, почему в доме не было ни одной working‑clock (работающих часов) с нормальным ходом. Все они служили… клетками. Из‑за двери доносился скрип — будто кто‑то водил когтями по дереву. Потом — шёпот, сложенный из сотен голосов: «Ты слышишь, как они зовут? Они хотят выйти. Они помнят, как пахнут живые…» Я достал дневник Воронова и нашёл страницу, залитую чернилами — будто автор в панике разлил чернила. Сквозь пятна проступали обрывки: «…она не единственная. Он собирал часы из них — из тех, кто слышал удары. Они становятся шестерёнками, маятниками, пружинами. Но когда новый гость переступает порог, они пробуждаются. Они хотят переселиться…» В зеркале на стене отразилась она. Не фигура из шестерёнок — теперь я видел её ясно. Девушка в истлевшем платье начала 1900‑х, с глазами-циферблатами, где стрелки вращались в разные стороны. Её рот раскрылся — внутри тикали миниатюрные часы, издавая звук, похожий на сердцебиение. — Ты уже часть механизма, — прошептала она. — Твои секунды отсчитываются. Я бросился к окну, но рамы оказались залиты чем‑то похожим на засохший часовой механизм — хрупкие, как стекло, но непробиваемые. В углу, где раньше стояла пустая напольная ваза, теперь возвышались новые часы — чёрные, с циферблатом из человеческих зубов. Они начали тикать. Каждый удар отдавался в черепе. Я почувствовал, как мои пальцы костенеют, кожа покрывается узором из микроскопических шестерёнок. В зеркале я увидел, как мои глаза превращаются в два маленьких циферблата. Стрелки в них уже двигались — но не вперёд, а назад. Последний лист дневника Воронова лежал на полу. На нём было нарисовано колесо с двенадцатью спицами, каждая из которых заканчивалась человеческим лицом. В центре — пустое место. Под рисунком дрожащим почерком: «Место для нового хранителя. Он придёт, когда часы пробьют тринадцать». Сейчас на моих руках — там, где должны быть вены, — проступили металлические нити. Они пульсируют в ритме тиканья. Дверь медленно открывается сама — комод отодвинут невидимой силой. Она стоит в проёме. Её пальцы — стрелки часов.

Тень за спиной В старом доме на окраине города всегда было не по себе. Его построили ещё в 1920‑х, и с тех пор сменилось столько хозяев, что никто уже не помнил, кто первым въехал в эти стены. Дом стоял в стороне от других, окружённый высохшими деревьями с искривлёнными ветвями, словно застывшими в безмолвном крике. Анна переехала сюда полгода назад. Она искала уединения — после тяжёлого развода хотелось тишины и покоя. Поначалу всё казалось идеальным: просторные комнаты, высокие потолки, старинный паркет, который приятно поскрипывал под ногами. Но уже через неделю она начала замечать странные вещи. Сначала это были шорохи. По ночам, когда Анна засыпала, ей казалось, что кто‑то ходит по коридору — лёгкие шаги, будто босые ноги касаются пола. Она вставала, проверяла все комнаты, но никого не находила. Потом появились тени. В углах, за шторами, в отражении зеркал — они двигались, когда Анна отворачивалась. Она пыталась убедить себя, что это игра воображения, но страх постепенно заполнял её сознание. Однажды ночью она проснулась от холода. В комнате было так морозно, что дыхание вырывалось белыми облачками. Анна села на кровати и увидела её. Тень стояла у изножья, высокая и худая, с длинными, неестественно изогнутыми руками. Её лицо было размытым, как будто кто‑то стёр его ластиком, оставив лишь тёмные провалы глаз и рта. Анна хотела закричать, но голос застрял в горле. Тень медленно подняла руку и указала на дверь. На следующий день Анна нашла в прихожей старый дневник. Он лежал под ковром, будто кто‑то специально спрятал его там. Страницы были пожелтевшими, чернила выцветшими, но текст читался: «Она приходит каждую ночь. Я слышу её шаги. Она шепчет моё имя. Я пытался убежать, но она всегда рядом. Она не отпустит меня. Она хочет забрать…» Последняя запись была сделана ровно сто лет назад. Анна поняла, что не одна в этом доме. Что‑то древнее и злое живёт здесь, терпеливо ожидая новой жертвы. Она собрала вещи, бросилась к машине, но когда завела двигатель, в зеркале заднего вида увидела тёмный силуэт на крыльце. И тогда она услышала шёпот: — Ты уже не убежишь.