Времягенетика

Мысль наизнанку (рассказ) Когда собака по кличке Жучка зарывает кость — это можно трактовать как акт памяти. Она как бы говорит: «я ещё вернусь». Но если тут же появляется свинья и начинает эту кость выкапывать — то это уже не память, а интерпретация. В моём случае — между этими двумя процессами оказался я. В прямом смысле. Мне было два года, и я стоял в бабушкином дворе между концепцией отложенного намерения и стратегией ситуативной переработки. После этого я перестал говорить. Слово «травма» здесь неприменимо — потому что нет шкалы, на которой можно её взвесить. Это как если бы вам отключили микрофон на уровне нейрона. Извне — всё нормально: ребёнок ходит, ест, реагирует. Внутри — мысль есть, но не может произвестись в звук. Типа как если бы вы писали музыку, но у вас нет нот. Потом была классика: беготня по врачам, советы от тех, кто ничего не понимает, и в итоге — спасение, как это всегда бывает, от какой-то почти ведьмы-бабки, у которой нет диплома, но есть свой язык, в котором ты — не ты, а что-то, что можно перепрошить. Я стал говорить. Внешне. Но всё сказанное мной с тех пор — это как будто перевод с внутреннего. Память о молчании осталась в голосе. В юности это не мешало. Потому что тогда я не думал. Предпринимательство — это вообще такой режим, где думать опасно. Главное — продать, не вникнув. Там не требуется фраза, там требуется намерение. В этом режиме я был на высоте. Люди думали, что я хорошо говорю, просто потому что я говорил быстро. Алкоголь, кстати, — идеальный кэшбэчный механизм за блокировку смысла. Он отдаёт тебе возможность звучать, если ты пообещаешь не понимать. Но в 2006 году всё сломалось. В офис зашли двое. Один из них был, как я позже понял, высокоранговым сотрудником научной мифологии — человек, способный рассказывать о недопустимом, не теряя допуска. Второй был как комментатор богов — тот, кто не пишет формулы, но пишет отчёты. Они не просили ничего. Они просто сказали: «Мир, в котором ты живёшь, — это интерфейс. Под ним есть код». С этого начался катарсис. Понять — значит потерять уверенность. Понять глубоко — значит отключить автозапуск. Я понял, что больше не могу говорить по-прежнему. Слова начали мешать. Они врезались в мысль, как пластиковые солдаты в ковёр: красиво, но не идут. В 2012 году, как и обещали конспирологи, случился конец света. Я вышел из офиса — буквально. Оставил фирму, клиентов, телефон — и уехал в Крымск волонтёром. Там я впервые почувствовал, что такое совесть. Это не мораль. Это когда ты слышишь другого до того, как он произнёс. Это называется совместная весть. Ближайшее понятие — телепатия, но без эзотерики. Потом были монастыри, Азия, Тибет. Отказ от мяса, алкоголя, простых ответов. И вместе с этим вернулась невозможность говорить. Не как симптом — как структура. Я понял: мой орган речи не поломан, он защищён от утечки. Я стал формулировать только письменно. Потому что в письме ты не перебиваешь сам себя. Я пытался вернуться в бизнес. Он не ждал. Без идеолога бизнес — как AI без промта: формально работает, но смысла не воспроизводит. Тогда я встретил Девятова. Вернее, встретил его лекцию. Он сказал: если твой корабль сел на мель, не толкай — жди прилива. Это был апдейт. Я начал ждать. А потом — писать. Первая книга была как первая Сфираль: дорогая, неловкая, но настоящая. Сейчас я знаю, как можно издавать даром. Тогда — я думал, что знание дорого. Я ошибался. Дорого — незнание. Теперь, когда кто-то предлагает обменяться телефонами, я слышу в этом — призыв к разрушению. Телефон разрушает фазу. Устный контакт — это коллапс волновой функции мысли. Пока ты формулируешь, тебя уже спрашивают. Пока ты думаешь — тебя уже перебили. Это не диалог. Это реакция. Я говорю: пусть напишет. Потому что тот, кто пишет — уже думает. А тот, кто думает — уже в Сфирали. А если нас таких хотя бы трое — значит, между нами уже есть она. И тогда — связь установлена.