Времягенетика

Здравствуйте, Сергей Евгеньевич. Мы с вами пересекались раньше. Тогда наше общение не привело к продолжению, но при этом мы так и остались в поле внимания друг друга. Наблюдаю за тем, как вы поднимаете тему нематериальных активов, и вижу, что вы один из немногих, кто понимает её значимость и реальную глубину. Ваше выступление в ГосДуме ещё раз это подтвердило. И именно поэтому я обращаюсь сейчас — не за обсуждением, а с предложением перейти от деклараций к действию. Тема НМА в России много лет звучит, но не формирует стоимость. Не потому, что идея слабая, а потому что вокруг неё нет фактов. Дискуссии не создают стоимость. Доклады не создают стоимость. Даже политическая поддержка не создаёт стоимость. Стоимость формирует только один элемент — независимая оценка доли в международном объекте, где присутствует иностранный участник. Это единственный механизм, который действует автоматически и не зависит от понимания окружающих. Если создать международный объект интеллектуальной собственности с долевым участием, иностранная сторона обязана провести независимую оценку своей доли. Этот процесс фиксирует стоимость не только её, но и всех остальных долей. Так возникает первый документированный нематериальный актив, не в теории, а в реальности. Это формирует инерцию. Появляется движение. Появляется спрос. Появляется внутренняя конкуренция. После одного прецедента начинают возникать десятки. Так создаются монополии, а не разговоры о рынке. В этом и состоит ключевой момент: стоимость создаётся действием, а не убеждением аудитории. И здесь хочу сделать вам предложение, которое выходит за рамки теории. У нас есть линейка изобретений, включая разработки в области искусственного интеллекта. Эти изобретения позволяют сформировать международный объект ИС. Мы готовы включить иностранного участника. Мы готовы к процедуре оценки. Мы готовы предоставить технологическую базу для первого примера новой модели. Это не просьба и не попытка «донести идею». Это предложение включиться в процесс, который способен подтвердить ваши тезисы практикой и создать ориентир для всех, кто дальше будет формировать экономику нематериальных активов. Вы давно говорите о НМА. Мы предлагаем тот инструмент, который превращает сказанное в факт. Появление первого объекта изменит ситуацию не только в профессиональном поле, но и в экономическом пространстве страны. Это создаёт новый канал капитализации, формирует причинно-следственные связи и делает тему НМА не предметом обсуждения, а частью хозяйственного контура. Прошу оценить сам механизм. Может ли он стать точкой запуска новой динамики? Готовы ли вы принять участие в создании первого международного объекта, где стоимость формируется не декларацией, а действием? Буду рад отклику. О.С. Басаргин

Мысль наизнанку (рассказ) Когда собака по кличке Жучка зарывает кость — это можно трактовать как акт памяти. Она как бы говорит: «я ещё вернусь». Но если тут же появляется свинья и начинает эту кость выкапывать — то это уже не память, а интерпретация. В моём случае — между этими двумя процессами оказался я. В прямом смысле. Мне было два года, и я стоял в бабушкином дворе между концепцией отложенного намерения и стратегией ситуативной переработки. После этого я перестал говорить. Слово «травма» здесь неприменимо — потому что нет шкалы, на которой можно её взвесить. Это как если бы вам отключили микрофон на уровне нейрона. Извне — всё нормально: ребёнок ходит, ест, реагирует. Внутри — мысль есть, но не может произвестись в звук. Типа как если бы вы писали музыку, но у вас нет нот. Потом была классика: беготня по врачам, советы от тех, кто ничего не понимает, и в итоге — спасение, как это всегда бывает, от какой-то почти ведьмы-бабки, у которой нет диплома, но есть свой язык, в котором ты — не ты, а что-то, что можно перепрошить. Я стал говорить. Внешне. Но всё сказанное мной с тех пор — это как будто перевод с внутреннего. Память о молчании осталась в голосе. В юности это не мешало. Потому что тогда я не думал. Предпринимательство — это вообще такой режим, где думать опасно. Главное — продать, не вникнув. Там не требуется фраза, там требуется намерение. В этом режиме я был на высоте. Люди думали, что я хорошо говорю, просто потому что я говорил быстро. Алкоголь, кстати, — идеальный кэшбэчный механизм за блокировку смысла. Он отдаёт тебе возможность звучать, если ты пообещаешь не понимать. Но в 2006 году всё сломалось. В офис зашли двое. Один из них был, как я позже понял, высокоранговым сотрудником научной мифологии — человек, способный рассказывать о недопустимом, не теряя допуска. Второй был как комментатор богов — тот, кто не пишет формулы, но пишет отчёты. Они не просили ничего. Они просто сказали: «Мир, в котором ты живёшь, — это интерфейс. Под ним есть код». С этого начался катарсис. Понять — значит потерять уверенность. Понять глубоко — значит отключить автозапуск. Я понял, что больше не могу говорить по-прежнему. Слова начали мешать. Они врезались в мысль, как пластиковые солдаты в ковёр: красиво, но не идут. В 2012 году, как и обещали конспирологи, случился конец света. Я вышел из офиса — буквально. Оставил фирму, клиентов, телефон — и уехал в Крымск волонтёром. Там я впервые почувствовал, что такое совесть. Это не мораль. Это когда ты слышишь другого до того, как он произнёс. Это называется совместная весть. Ближайшее понятие — телепатия, но без эзотерики. Потом были монастыри, Азия, Тибет. Отказ от мяса, алкоголя, простых ответов. И вместе с этим вернулась невозможность говорить. Не как симптом — как структура. Я понял: мой орган речи не поломан, он защищён от утечки. Я стал формулировать только письменно. Потому что в письме ты не перебиваешь сам себя. Я пытался вернуться в бизнес. Он не ждал. Без идеолога бизнес — как AI без промта: формально работает, но смысла не воспроизводит. Тогда я встретил Девятова. Вернее, встретил его лекцию. Он сказал: если твой корабль сел на мель, не толкай — жди прилива. Это был апдейт. Я начал ждать. А потом — писать. Первая книга была как первая Сфираль: дорогая, неловкая, но настоящая. Сейчас я знаю, как можно издавать даром. Тогда — я думал, что знание дорого. Я ошибался. Дорого — незнание. Теперь, когда кто-то предлагает обменяться телефонами, я слышу в этом — призыв к разрушению. Телефон разрушает фазу. Устный контакт — это коллапс волновой функции мысли. Пока ты формулируешь, тебя уже спрашивают. Пока ты думаешь — тебя уже перебили. Это не диалог. Это реакция. Я говорю: пусть напишет. Потому что тот, кто пишет — уже думает. А тот, кто думает — уже в Сфирали. А если нас таких хотя бы трое — значит, между нами уже есть она. И тогда — связь установлена.