Александр Балтин

КУРЕНИЕ В ПОЭЗИИ Вредно? Ну – ещё бы… …однако, табак, порой превращаясь в беспрецедентный вариант общения, зажигает нечто в сознанье, что не зажжёт ничто; и, между прочим, первая глава романа «Самопознание Дзено», книги, в которой итальянский коммерсант, отказавшись от коммерции в пользу литературы, показывает интересный типаж, начинается главой «Курение»… …а то – было: Цветаева, во время лихолетья, пришла к Бальмонту, и обмолвилась, что давно не курила; он тщательно набил трубку, протянул ей, и, только пошёл дым, начала она говорить, вещать, волхвовать, но Бальмонт прервал её: Т-с-с, Марина – слушайте табак…  Краток и ироничен сиятельный Маршак, каждая строка которого – блистающая грань; четырёхгранник четверостишия вспыхивает, трактуя – через табак – вечную тему бренности (чеховский Подтыкин, вновь и вновь покрывает блин слоями прелестной, смаком истекающей начинки, чтобы, так и не попробовав, помереть): Жил на свете Маршак Самуил. Он курил, и курил, и курил. Всё курил и курил он табак. Так и умер писатель Маршак… Сложно представить не курящего поэта – пока длится сигарета, промелькнёт маленькая жизнь; как бы прожил большую Маяковский, если бы не курил?  Дымом – табачным – начинается трагически-любовное стихотворение: вспыхивая, плача и взрываясь – тянется оно тугими ступенями в вечность, которая, казалось, была знакома Маяковскому при жизни: Дым табачный воздух выел. Комната — глава в крученыховском аде. Вспомни — за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил. …а вот - цветаевское мечтание, окрашенное в тона Монако: волшебного мира богатых, наполнено необычной для неё, боярыни, словесной начинкой: Запах, запах Твоей сигары! Смуглой сигары Запах! Перстни, перья, Глаза, панамы… Синяя ночь Монако. …где-то далеко – в совершенно ином мире, на сцену выходит классик испанского и мирового кино Л. Бунюэль, и, повествуя о своей жизни, сообщает, что ежели Табак – король, то Алкоголь – королева… (ничего, что алкоголь – тоже он, кто его знает – может, у испанцев по-другому?)…  Неожиданно раскрывается стихотворение Саши Чёрного «Операционная» - нет ничего иронически-юмористического, тут скорбный скарб жизни, но хирург, завершивший работу, предстаёт так: Усталый хирург Подходит к окну, жадно дымит папироской, Вспоминает родной Петербург И хмуро трясёт на лоб набежавшей причёской: Каторжный труд! Как дрова, их сегодня несут, Несут и несут без конца. Марк Твен предупреждал: Бросить курить очень просто, я сам делал это много раз! – Маяковский, опоэтизировав процесс бросания, и выявив запах розы, который внезапно становится доступен, вещает, волхвуя: Граждане, вы утомились от жданья, готовы корить и крыть. Не волнуйтесь, сообщаю: граждане — я сегодня — бросил курить… Хоть не курящих поэтов было мало, стихов о курение и табаке не много, но те, что есть дополняют портреты табака, и… поэзии.

ЕДА В ПОЭЗИИ Петух Пётр Петрович, заказывающий под видом раннего завтрака решительный обед, познавший до горячей подноготной сущность кулебяк и паштетов, не отвратился бы и от стихов про еду: разными, резными вспышками украсившими просторы словесности.  Можно – пышно и прямо, но и – пряно, как Северянин: Раньше паюсной икрою мы намазывали булки. Слоем толстым маслянистым приникала к ним икра. Без икры не обходилось пикника или прогулки. Пили мы за осетрину - за подругу осетра. О, велика конкретика названных яств, ощущаются они, и, истекая соком смака, со страниц словно врываются в ваш мир. Не хотите? Но можно – через зреющую еду проводить космос веры, сложно стягивая символы, будто творя новое барокко в российском поэтическом воздухе: Как растёт хлебов опара, Поначалу хороша, И беснуется от жару Домовитая душа. Словно хлебные Софии С херувимского стола Круглым жаром налитые Подымают купола. Многое мешал, сложно сваривая детали, О. Мандельштам.  …вдохновенно едал Онегин: изощрённо, как сплетали стихи будущие поэты, зажигаясь от пушкинской внешней ясности; но едал Евгений пышно: Пред ним ростбиф окровавленный, И трюфли – роскошь юных лет, Французской кухни лучший цвет, Из Страсбурга пирог нетленный Меж сыром лимбургским живым И ананасом золотым... Закрутятся, закружатся строчки Пастернака, отправляющие нас в гости к Шекспиру, покидающему трактир, но в пространстве стихотворения еда, мелькнув, играет второстепенную роль: — Ему?! Ты сбесился?— И кличет слугу, И, нервно играя малаговой веткой, Считает: полпинты, французский рагу — И в дверь, запустя в приведенье салфеткой. …переливается, отсвечивая специями французский рагу, и Цветаева, ставившая гастронома на одну доску с мародёром, впрочем нет, гаже первый, отказывается писать про еду…  Виртуоз детского стиха И. Токмакова заговаривает кастрюли: Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ли! Не ворчите вы, кастрюли! Не ворчите, не шипите, Кашу сладкую варите, Кашу сладкую варите, Наших деток накормите. …Шпаликов, лихо закручивая подмаяковский стих, играя, возвещал: Голод пополам режет, Настроение плачет... И вдруг: «Пирожки свежие, Свежие и горячие, Лучшие в мире...» Лизнул слюну с губ — «Берите четыре За руб». Вообще – не так много еды в поэзии: избыточная сытость противоречит созвучьям, но та, что есть – отменна.

БОЛЕЗНЬ В ПОЭЗИИ Боль, увеличивая корень, превращается в болезнь; хотя – возможен детский вариант: равно – вариант детского стиха, когда боль остаётся маленькой, как девочка, которая наколола палец – из лёгкого, акварельно-дымчатого стихотворения С. Михалкова: Таня пальчик наколола — Видно, дед недосмотрел. Не пошла девчушка в школу — Так мизинчик заболел. Он болит и нарывает — Просто хуже не бывает! Ставят на руку компресс — Ставят с мазью, ставят без… Девочка – сквозь волшебство поэзии, продемонстрирует возможности заговаривания боли…  Но – есть вариант болезни, рождающей прозрение - прозрение ли? не самообман? игры янтарного мозга? услуги рационального разума? – но Пастернаку, чей стих отливает духовным бархатом, поднимаясь в сакрально-недостижимую высоту, веришь: Я принял снотворного дозу И плачу, платок теребя. О боже, волнения слезы Мешают мне видеть тебя. Мне сладко при свете неярком, Чуть падающем на кровать, Себя и свой жребий подарком Бесценным твоим сознавать. Кончаясь в больничной постели, Я чувствую рук твоих жар. Ты держишь меня, как изделье, И прячешь, как перстень, в футляр». Завораживает волхвование стиха: будто и впрямь болезнь даётся для чистого откровения духовного сердца – если бывает такое.  …есть и форма счастья – выход из болезни, как из смрадного, стены плесневые, лабиринта: Я вновь здоров. И мозг усталый мой Очистился от мглы гнетущей. Мой влажен лоб. Он будто бы росой Покрылся в час зари цветущей. Так восславил вариант освобождения Муса Джалиль, а Пастернак снова вглядывается в психологию больного, расходящуюся двойными кругами ощущений: Больной следит. Шесть дней подряд Смерчи беснуются без устали. По кровле катятся, бодрят, Бушуют, падают в бесчувствии. Средь вьюг проходит рождество. Он видит сон: пришли и подняли. Он вскакивает. «Не его ль?» (Был зов. Был звон. Не новогодний ли?) Онтологию болезни не понять. Поняв – мол, даётся для высших осознаний: не принять: можно было бы всё, всю явь, как-нибудь по-другому организовать.  …главный классик жарко показывал двоение болезненных образов: Тебя ль я видел, милый друг? Или неверное то было сновиденье, Мечтанье смутное, и пламенный недуг Обманом волновал мое воображенье? В минуты мрачные болезни роковой Ты ль, дева нежная, стояла надо мной В одежде воина с неловкостью приятной? Низменным алкоголизмом язык не повернётся назвать то, что продиктовало Есенину «Чёрного человека», и всё же – он, он, болезнь лютая, болезнь собственного выбора: Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. …Кафка слоями фантазий наползает на красно-воспалённый мир Босха, чтобы родился, сверкая гранями и раня углами, стих Заболоцкого: Больной, свалившись на кровать, Руки не может приподнять. Вспотевший лоб прямоуголен — Больной двенадцать суток болен. Во сне он видит чьи-то рыла, Тупые, плотные, как дуб. Тут лошадь веки приоткрыла, Квадратный выставила зуб. Щедра болезнь на образы, есть нечто мистическое в состояние жара; завораживающая звукопись судьбы… оборвётся?  Нет – льются серебряный русские стихи, мерцая перспективами болезни, равно возможностью выздоровления.

АЛКОГОЛЬ РУССКОЙ ПОЭЗИИ …распахнёт двери «Трактир жизни», и вспышки конкретики, составляющей его нутро, будут связаны с лентами опьянения, закручивающими сознание: Муть вина, нагие кости, Пепел стынущих сигар, На губах — отрава злости, В сердце — скуки перегар… Ночь давно снега одела, Но уйти ты не спешишь; Как в кошмаре, то и дело: «Алкоголь или …?» И. Анненский не вписывает гашиш: оставшись подразумеваемым он уступает место алкоголю, без которого механизмы жизни не работают, или?..  Жуть беспробудности дохнёт стихотворением Блока: Грешить бесстыдно, непробудно, Счет потерять ночам и дням, И, с головой от хмеля трудной, Пройти сторонкой в божий храм. Похмельная гарь, оседая в мозгу, заставляет чувствовать стыд с утроенной силой: проедающий сознание стыд, вдруг заменяющий бытие и сознание: страшно, жутко… Гулко гудит в голове, и человек, искавший Бога, находит опьянение лучшим состоянием, хотя всё равно ползёт, весь разбитый, в Божий храм.  …звонко вино Пушкина, радостен его хмель: избыточность жизненная словно превращается в отдельную субстанцию, и, обнимая времена, соприкоснувшись с античностью, врывается в действительность… наших дней: Что смолкнул веселия глас? Раздайтесь, вакхальны припевы! Да здравствуют нежные девы И юные жены, любившие нас! Полнее стакан наливайте! На звонкое дно В густое вино Заветные кольца бросайте! Такое вино не сулит ничего страшного: оно не перейдёт в есенинский крик: Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. Тут алкоголь – сплошной, страшный, пробивающий жизнь так, что материализуется чёрный человек из каких-то потусторонних, не измерить, слоёв, диктует он, чёрный, гениальный взмыв поэмы, расходящийся великолепием абсурдных, таинственных образов. А!.. Стоило сжечь себя алкоголем, чтобы так написать… …мастер точных словесных формул – Н. Глазков: раскроет сущность своего винопития (скорее – водкопития, конечно) в четырёхграннике четверостишия, и парадокс мировосприятия, так кругло закольцовывающий финал, будет знаком многим: Из рюмочек хрустальных и стеклянных Я коньяки и вина часто пью, Но не люблю, не уважаю пьяных, А трезвенников — тоже не люблю! …жёстко звучала гитара Галича, тексты его – словно шпицрутенами секли реальность, и человек, сидящий в кабаке под облаками, заказывает коньячку ещё триста грамм с каким-то сакральным отчаянием выжившего… выбравшегося оттуда, откуда не многим удаётся: До сих пор в глазах — снега наст! До сих пор в ушах — шмона гам!.. Эй, подайте мне ананас И коньячку еще двести грамм! …разное вино вспыхивает на площадях и улицах русской поэзии: например, у Северянина – всё пошловато-эстетски: так, чтобы Лев Толстой, грозно глянув, заругал: Вонзите штопор в упругость пробки, — И взоры женщин не будут робки!.. Да ещё и волшебным камнем, столь красиво отливает драгоценно-пьянящий напиток: Плесните в чаши янтарь муската…  Вино у Мандельштама даётся отстранённо: порок не про него – поэта античного мрамора и мистически-двойственных форм: но оно есть – вино в поэзии Мандельштама: В таверне воровская шайка Всю ночь играла в домино. Пришла с яичницей хозяйка, Монахи выпили вино. Алкогольное неистовство Высоцкого расходилось такими завораживающими историями, что до сих пор, сколько б не менялся окрест антураж, завораживает: Считать по нашему, мы выпили немного. Не вру, ей-богу. Скажи, Серега! И если б водку гнать не из опилок, То что б нам было с пяти бутылок? Вторую пили близ прилавка в закуточке, Но это были еще цветочки, Потом в скверу, где детские грибочки, Потом не помню — дошел до точки… Не хотите принять участие? …в пьянстве нет ничего хорошего. Нет ничего лучше состояния опьянения – вот и Омар Хайям… впрочем, здесь – сложность истолкования: будучи исламистом да и суфием, он, вероятно, под опьянением подразумевал нечто вроде божественного экстаза.  Пьянство-радость. Пьянство-горе. Пьянство-болезнь. Все аспекты охватывает русская поэ

Гоголь и каузальность Сколько логик на свете? Аристотелевская, прямая, построенная на каузальности – единственная ли? …героиня Гоголя, сделанная с огнём насмешки, восклицает: А у меня глаза разве не тёмные? Самые тёмные. Какой вздор говорит! Как же не тёмные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму? …то есть цвет глаз –в сознание этой дамы – определяется не их природными свойствами, но процессом гадания, привычным для неё… Логика вывернута, каузальность отменяется, как в недрах квантового мира, который мало доступен для постижения…  …Ноздрёв пышет хаотичностью мышления, где логика просто рвётся, как гнилая нитка, и, объявляя о своей приверженности Чичикову, мол, ближе отца родного, заявляет: Он приехал Бог знает откуда, я тоже здесь живу… Небрежность в речи? Нет, именно - логический сбив: потому, что мозг, согласно другому гоголевскому персонажу, вовсе не находится в голове. Ведь: … думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря. ... …точно… Нет, не может быть – Гоголь угадывает нечто важное, относящееся к области нейронаук, о которых классик не подозревал: работа мозга не связана с суммами причинно-следственных связей… Она – сложнее, чем человек может себе вообразить, да и вообще –более простая система не способна изучать более сложную: а мозг, сложнее человека, хотя и находится в его голове. Логика рвётся… Мы живём, подчинённые странным смысловым сгусткам; мы живём в слишком сложно организованном мире, чтобы уповать только на каузальность. И Гоголь хорошо показывал это.