Имбирный эльф

Вначале было слово. И слово это было: — Эй? Сказано оно было с такой изумлённо-вопросительной интонацией, что каждый услышавший его тут же захотел бы ответить. Но к сожалению, в данном конкретном лесу никого кроме одного заплутавшего зайца и пары кустов волчьей ягоды не было, так что вопрошавший грустно вздохнул, поправил на плечах туристический рюкзак и побрёл к виднеющемуся среди сосен просвету. Через несколько минут и десятка бранных слов в адрес разбросанных везде веток, перед незадачливым путником раскинулся город...

- Прости меня отче, ибо я согрешил. У исповедника уставший вид. У него хриплый голос. У него повреждена гортань после пожара в церкви. Мне нравится как он говорит, в этом есть что-то успокаивающее, умиротворяющее. Словно хороший друг. Еще бы, я им пожертвовал кучу денег на восстановление. - В чем же твой грех, божье дитя? У исповедника дрожат руки. Он приходит сюда не в первый раз, потому что у меня много друзей и каждый из них внес за меня залог. Какая ирония - я для них даже пальцем не пошевелил...

— Дедка, а правда, что к непослушным детям в ночь Драконождества приходит человек? — Враки все это, — пробурчал старый тролль, орудуя длинной палкой в костре. — Нет никаких человеков. Это все сказки для малышей. А ты вон какой вымахал! — он потряс палицей, показывая каким именно вымахал внук. Взмыли вверх оранжевые искры, заметались на каменных стенах длинные тени, затрещали поленца и тролленок обиженно насупился. Как бы не так. Он то знает, что в ночь, когда круглая луна стоит высоко-высоко на...

Поэтому я расскажу вам маленькую историю о маленьком зайчике, который жил в темном-темном лесу и пытался там выжить. Маленький зайчик не любил, когда к нему приходят в гости другие зайчики и нагло съедают всю его морковку. Он ненавидел убирать в доме, перемывать всю посуду и водить хороводы. Но у зайцев было принято водить хороводы, так что ему ничего не оставалось как соответствовать весьма обширному заячьему сообществу. Когда наш маленький зайчик приходил домой - он первым делом снимал свои маленькие ботиночки и ставил их на такой же маленький коврик...

- Забавушка, милая, - мурлыкала избушка открытой дверью, - слазь давай, чаю попьем. Ну чего ты сердишься! - Не слезу, - я обиженно шмыгнула носом и поерзала на ветке. Та опасно затрещала, но ломаться не собиралась. - Вы мне, Марфа Васильевна, что обещали? Что накормите картошечкой в горшочке и молочка нальете. А на деле? - А что на деле? - в окне появилась всклокоченная ведьма. - А на деле вы меня сначала убить пытались, а после внучку своему болезному сосватать! - Он не болезный, он на дому работает!...

- Избушка, избушка, повернись к лесу… - Я не избушка, - скрипуче отозвалась мечта безумного архитектора и кокетливо шаркнула трехпалой ножкой, - я коттедж. - Котте… что? - Коттедж, - благосклонно повторила избушка. Что такое “коттедж” я не знала, но позориться перед тем, что имело все признаки дома, не хотелось. - Так и, - в горле внезапно запершило, - коттедж, коттедж, повернись… - Нет, ты говоришь это без уважения. А нужно уважать старинные памятники архитектуры вроде меня, - нравоучительно проскрежетал “памятник архитектуры” и дымно вздохнул, потревожив стайку птичек под крышей...

О таких говорят вполголоса: не боится ни Бога, ни Черта. Темный он, как сумрак вечерний. В душе вечный тринадцатый месяц. Ворох смертей за плечами и пара сотен лет в казематах. И стоишь ты перед ним, как на иголках: колени подкашиваются, душа в пятки, пальцы так и норовят отбить на полированной столешнице незамысловатую дробь. - Ну что ж, - протягивает он голосом, от которого волосы становятся дыбом, - я изучил вашу работу. - И? - пищу я, чувствуя, как предательски громко стучит сердце. - И… - медлит он, внимательно изучая меня глазами чистого золота...

Саймон говорит: - Еще. Затем, немного смущенно и совсем тихо, добавляет: - Пожалуйста. Катарина улыбается. Так, как только она умеет: сначала в уголках глаз, обведенных жирной угольно-черной подводкой, появляется еле заметная сеточка морщин, а затем ее полные, увлажненные пыльно-розовой гигиенической помадой фирмы Kiehl's губы, растягиваются, оголяя блестящие белые зубы. - Ты уверен, пупсик? - спрашивает она, перебирая длинными пальцами колоду карт. Сегодня ее ногти выкрашены неоново-синим, значит настроение у моей mon cher превосходное...

- Да они, они же совсем ох… - некромант бросил беспомощный взгляд на Советника, на что тот невозмутимо ответил: - Стыд потеряли. - Да! - горячно воскликнул маг, потрясая слегка надкушенной бумажкой. - Значит меня, потомственного некроманта, Рейнхольда, мать его, Третьего, обязуют платить за магию?! Да они там совсем… - Стыд потеряли, - меланхолично повторил Советник, окидывая взглядом подопечного. Мальчишка еще совсем. Сколько ему? Третью сотню разменял? Вот отец его, Рейнхольд Второй, да не восстанут кости его, в эти годы уже армией командовал...

Время, когда оранжевое солнце перестает разукрашивать асфальтированные дороги и песчаные пустыри длинными, бархатисто-черными тенями - самое паршивое. Время, когда единственный, тускло моргающий желтым светом фонарь является воплощением тех кошмарных видений, который уже нарисовало воображение - самое увлекательное. Время, когда пустынные переулки и темные углы наполняются шорохами и тихим шепотом безликих обитателей сумеречного мира - мое время. Я - никто. Меня не существует. Как я это понял? Все просто...

Потому что Проповедник Дуглас звучит хорошо, а Проповедник Джонни звучит отвратительно. Ну какой нормальный прихожанин захочет доверять свои прегрешения какому-то Проповеднику Джонни? Он качает головой, поправляет и без того гладко зачесанные волосы и в сотый раз скользит глазами по пожелтевшей странице Библии. Если бы его назвали по-другому, возможно, он бы и не стал проповедником. Возможно, его судьба сложилась бы по-другому, где-нибудь в Калифорнии, на белоснежном песчаном пляже. Где ласковые волны плещут по ногам...

Дым от костра вьется сизой струйкой, исчезая среди зеленых веток. Трещит валежник. Теплый смоляной запах мягко касается ноздрей. В глубине леса перекликаются птицы. Я жмурюсь, прикрывая ладонью глаза от косого солнечного лучика, пробивающегося сквозь высокую сосновую крону. Хор-рошо! - Ну, Сань! - Ну что? - улыбается одними глазами. А сам серьезный такой, в руках поварешка то и дело ныряет в котелок с весело булькающей кашей. Настоящей, полевой! Еще немного и разнесутся по лесу дразнящие запахи жареного сала и ароматной свежей зелени...