Irene Armas

17.30. Занавес. Поклон. В стекло ударит капля. «Мадам, не стоит плакать…» — Благодарю. И Вам — всех благ. Конец спектакля. В гримерке — дым, на сердце — догорело. Остатки роли. Мадрид, Генуя, Читта Сант’Анджело — Весенние гастроли. Окончены. И на бульваре дождь — как дома. «Я с ним едва знакома…» А впрочем — Это поправимо...

В мае Тает на дороге талый след Заметает, заметает — Миг — и нет. Снег кружится, и не спится Никому В стае старой, неподвластной Вожаку. Все равны здесь, все различны — День и ночь Заметает, улетает снегом Прочь Волчья песня — в ней Безумие и боль...

Charon

Воздух расчерчен криками птичьих стай, Белые кони топчут седую высь.  Где-то за облаком ждет нас кошачий рай.  Кот — это солнце. Нас просто смахнули вниз.  В старые, дымные, хмурые города,  С кошками город вновь обретает цвет.  Где-то на небе сияет твоя звезда,  Ветер меняет перья, ветер смеется вслед. Прячет свои секреты в крыльях и рукавах,  Помнит о чем-то важном, не раскрывает карт...

У него старый шрам у горла — безумный жест. У нее — серый свитер и море на тысячу миль окрест. А утро в забытой бухте насквозь пропитал туман. …Бывает ли ей жутко помнить, — «я все сама»? Бывает ли ей грустно видеть его окно? И позабыть чувства, что выразит лишь нож. Где-то на горизонте солнце зажжет край. «Небо над Эль Монте… не надо, не вспоминай»...

Мэри двенадцать, ей снятся олени. Будто рога их — цветущие вишни. Мама смеётся: «Мэри, поверь мне… Так не бывает, не путай жизнь с книжкой». Год и другой пролетает неслышно, Мэри упрямо рисует в альбоме: «Бедный ребёнок… странная слишком». Мэри чужая в собственном доме. Сушит на окнах свои акварели, И по ночам засыпает под Эру. Снятся ей умные морды оленьи, Призрачно шепчут: «а мы в тебя верим…» Мэри семнадцать, смеются капели: «Вот, погляди… я сама рисовала»...

Алия, странная женщина в белом… Волосы цвета истертого мела. Никто не запомнил, о чем она пела. Никто не заметил, откуда пришла. На каменных плитах — душистые травы, Гвоздикой и мёдом пропитано сари. Все помнили тонкий, дурманящий запах, И гостью приветствовал шумный базар. Шли дни и недели, и странница пела, На старом, неведомом всем языке...