Георгий Лисицин

Рая была слепая. От рождения. Не видела света, не могла отличить его от тьмы, не знала, что такое цвет. "Шумная картинка из звуков и ощущений" - говорила она, когда я спрашивал, что для неё мир. Я представлял себе помехи на телевизоре, описал ей их, она согласилась - "Примерно так и есть". Она жила у нас не долго, родители помогали ей, пока она переезжала из интерната в интернат. Так и подружились. Она - человек без обоев цвета морской волны, белой раковины, чёрной калошницы, и я, выросший в комнате, где всё пестрит и радует глаз. А ей даже радовать нечего было. Нам было весело. Вместо бесполезного дворового пинания мяча я занимался тем, что развлекал Раю...

Разговор на повышенных тонах закончился как обычно. Мама расплакалась, Паша бросил трубку. "Мужской" поступок. Оттолкнулся ногой, чтобы раскачались качели. Злоба кипела в груди, виски пульсировали. Матерные слова вылетали одно за другим. Мама была права, а признать это было невозможно. Качели скрипели как-то ожесточенно, раздражали. Почему-то вспомнился таджик, показавший средний палец в метро. Из другого вагона. Сначала посмотрел исподлобья, а потом спокойно так показал. А Паша отвернулся, как будто не заметил - испугался. Струсил. Струсил ответить как-либо. Жестом, взглядом, действием. Просто отвёл глаза...

Сашка Матвеев проснулся на диване. Выругался, вспомнив вчерашнюю «беленькую», Кольку-дурачка, несостоявшуюся рыбалку. Опустил ноги на холодный пол, грязными пятками нащупал тапочки и пошел в одних трусах на крыльцо курить. От курева стало легче. Помочившись с крыльца, Сашка дошлепал до колонки за забором, присел на корточки, нажал рукой рычаг и припал к трубе губами. Ледяная вода текла по подбородку на грудь, оттуда на живот. Холод разбудил. Сашка отер рот, потянулся. От реки поднимался туман. Задорно квакали лягушки, было слышно, как плещутся утки. На востоке загоралось солнце, от него, словно детвора от подвыпившего игривого родственника, разбегались облачка, обещая жаркий день...

На работе в этот день было просто. Смена короткая, два жмурика всего. «Надо же, и такое бывает», — подумал лаборант Семёнов. Лирически настроенный, он вышел на крыльцо морга и закурил. На улице было темно, за парком шумела автострада. Пахло формалином.Дверь сзади скрипнула, на крыльцо вышел Вагон. — Чё, Семёнов, по пиву? — Не, не хочу. Настроение было хорошее, хотелось гулять, улыбаться, дурачиться. Лаборант Семёнов этим и занялся. Мурлыкал что-то глупое, без слов даже, себе под нос и бодро шагал. Мимо проходили люди, собаки, люди с собаками, собаки с людьми, парочки, полицейские, полицейские с собаками, собаки с полицейскими...

Лаборант Семёнов разочарованно выдохнул. Впереди ещё часа три рабочего времени, а пачка сигарет огорчала своей лёгкостью. Он задумчиво потряс ею перед лицом, достал сигарету, прикурил. — Семёнов, а Семёнов! Вот скажи мне, какого хрена ты куришь? — голос начальника, с которым в принципе были хорошие отношения, послышался из-за спины. — Ну так хочется же! — со смешком ответил лаборант Семёнов. Крепкое рукопожатие, плевок в сторону. — Семёнов, а Семёнов, вот объясни мне, некурящему человеку, как это — хотеть курить? Вопрос был неожиданным, хорошим. Лаборант Семёнов задумался, затянулся, прищурился, глядя на начальство...