Екатерина Соколова

Над Детройтом желтое небо. Ветер гонит прочь облака. Может быть туда, где я не был, Может быть совсем в никуда. Город дремлет в оранжевой дымке. Словно зверь, непокоем объят. Между улицами густыми Ветер гонит оранжевый смрад *** Сомнения в сердце роют Тропку для хрупких грез. А ветер грызет Детройт, Словно большую кость. А я молю этот ветер И желтое небо над ним: Хотя бы раз еще встретить Меган среди живых...

А я Вашей больна нелюбовью, Невозможностью бросить взгляд. А на сердце выжжены кровью Словно руны, признаний ряд. А на сердце выжжены снова (В миллионный какой-то раз) Три простых и безумных слова, Что взамен сотням тысяч фраз...

Утро было туманным и пасмурным. Наскоро перекусив и оседлав коней, экзорцисты тронулись дальше. До аббатства было еще с полдня пути, и лошадей пустили галопом. Часа через четыре лес потихоньку стал редеть и вскоре совсем расступился. Дорога теперь легла по левому берегу безымянной речушки. Неглубокой на вид и не слишком широкой – сажени четыре. Запах гнили, что так сильно чувствовался в лесу, здесь стал едва ощутимым.Михаэль обратил на это внимание друга, но эльфа было сложнее обмануть. Он, взволновано дергая длинным ухом, озирался вокруг...

- Я говорила правду с самого начала. Поэтому и оказалась здесь. -Что ж, должен отметить, что вы не похожи на сумасшедшую, Сьюзан. Возможно, люди, что приходили до этого, не умели слушать, или не хотели слушать вас, -Клаймон ободряюще улыбнулся своей собеседнице, - Я хочу услышать ту самую, правдивую историю. Какое-то время Рэй молчала. Тень улыбки то набегала на ее лицо, освещая лучиком надежды, то снова его покидала. - Я видела другой мир. Клаймон вскинул брови. - Миров несчетное количество, – начала объяснять Рэй, - Там, куда я попала, обитали существа, похожие на нас...

Когда железная решетка с лязгом захлопнулась за ним, Клаймон даже не вздрогнул. Впереди был только белый коридор; яркий белый свет бил сверху; и медсестра, в таком же белом халате, проворно обогнув зазевавшегося мужчину, позвала за собой: - Идемте, пожалуйста. Коридор был довольно длинным, и медсестра (весьма красивая женщина, надо заметить) успела дать несколько ценных указаний: - За желтую черту на полу не заступать. Руки к решетке не тянуть, – она чуть притормозила, и, обернувшись к спутнику, добавила – Постарайтесь воздержаться от провокационных вопросов...

Звезды, прекрасные и недосягаемые, вызывали в Милославе тоску по дому. По шумному родному Петербургу, по уютной квартирке, где она жила с гражданским мужем, по маленькой кафешке, где подрабатывала официанткой, после учебы… А потом была война. Был хаос и страх. Была смерть. Потом было рабство. Сколько, таких же, как она? Не сосчитать. Кто-то отправился, как она, на невольничий базар, а затем в гаремы и дома знатных господ. Кто-то на вредные предприятия по добыче полезных ископаемых. Все кода-то были свободны, у всех была своя жизнь, и разные судьбы...

Тут не взять чистый лист «и сначала» Я бегу, я желаю забыть, И желаю вычеркнуть строки На которых начертано «мы» - Так безумно мало и много. *** Но горит огонь будто жертвенный, И гореть мне как жертве на нём...

Снова непрошенным гостем В мой дом ступила она: Величаво клацая тростью, Грациозна и холодна. Словно морская пена О берег, разбились слова. Я в тебе, я жива, нетленна- Улыбнулась она в глаза. Я в испуге на шаг отступила, Она смело сделала два. И руками меня обхватила, И главою на грудь прилегла...

Ну, а сердце? А сердце тоскует. А душа? Все чего-то ждет. Он меня все еще волнует – Огонёчком внутри живет. *** Я сама расставлю все точки. Я сама подожгу мосты. Растерзаю любовь по кусочку, Утоплю среди пустоты...

Мы с тобой еще выпьем эля, Сквозь года воротившись обратно. Вспомним все: что забыть хотели, И о чем вспоминать отрадно. Вспомним первые самые муки И последние смертные страхи. Вспомним встречи былые, разлуки, Все потери, что смыты слезами. От знобящих холодом гор До спаленного жаром края Мы бродили из года в год, Преисподней изведав и Рая. Мы сажали нивы и жгли, Защищали чужое и наше, Забывали святой свет любви, Заменив его чем-то покраше. И гремели цепями оков, Так увитых свободы цветами, И сидели средь сказочных снов, Что манили своими дарами...

К ночи ветер разогнал тучи. В небе висел белый коготь луны, и его тусклый свет поливал серебром верхушки вековых сосен. У земли же, скрытой от лунного света раскидистыми ветвями, было темно – хоть глаз выколи. Мужчины спешились. Разводить костер не стали. Запах гнили, что они учуяли на равнине, в лесу ощущался куда сильнее. Мало ли кто, или что могло обитать в этих чащобах. Лошадей разнуздали и привязали к толстой ветви большого поваленного дерева. Сами расположились там же. Достали солонину и фляги с водой...

Время давно перевалило за полдень. Собирался дождь, и солнце тускло освещало землю сквозь пелену туч. По равнине ехали два всадника. Один коренастый, с копной кудрявых рыжих волос и гутой бородой, уже проживший без малого пять десятков. Второй - высокий, подтянутый и черноволосый, почти вполовину моложе товарища. Он выглядел совершенно по-людски, и только длинные заостренные уши выдавали в нем эльфа. - Сейчас ливанет, - поглядывая в пасмурное небо, произнес Ярвин. Его старший товарищ был занят своими мыслями, такими же пасмурными, как небо над ними, и не услышал эльфа...